Борис Фальков - Ёлка для Ба
Поскольку с недавних пор я спал в кабинете Ди, то есть, ближе всех к входной двери со щелью, если не считать спящих вмёртвую Изабеллы с Ю, то ночные звонки будили меня одного. Звонок был очень слаб: в двери торчал медный ключик, который следовало повернуть. Я покорно вставал на этот зов, и почти не раскрывая глаз, принимал участие в ритуале побудки областного судмедэксперта, моего отца. Активной стороной были милицейские патрули, находившие для отца дичь, почему-то, в основном ночью. Сказать правду, не всегда свежую дичь. В конце пролога, игравшегося мною, отец одевался и уезжал, или, реже, отсылал патруль через моё же посредство подальше, что означало - до утра. После таких отсылок у меня требовали открыть дверь, - в том году такая операция страха ещё, или уже, не вызывала, по крайней мере у меня. В ту ночь я так и сделал, открыл.
- Вот что, малый, - разглядев меня, сказал патрульный. - Зови сюда его самого.
- Так нельзя, - возразил я.
- Можно, - подмигнул он. - Скажи, на Большом базаре, на площади, нашли мёртвого младенца.
Вид у меня, в трусах ниже колен и в майке выше пупа, был славный. Потому он, наверное, и подмигнул второй раз: двумя глазами. Как слёзы, с козырька его фуражки стекали капли дождя. Я не двигался с места, и он нажал:
- Младенец мальчишеского полу, скорей всего - удушенный.
Зачем он рассказывал всё это мне? И с такими глубокими паузами:
- Грудной... Закопанный...
Я молчал. Была глубокая ночь. Накрапывал дождик.
- Ты спроси отца: сюда заносить, или как?
- Совсем сдурели, новобранцы, - заявил отец, натягивая брючину на протез. - Можно подумать, я тут для своих клиентов тоже пуховые одеяльца держу. Скажи ему - сейчас поедем. А сам ложись.
Тоже относилось, по-видимому, к частной практике Ди.
Отец с матерью спали в столовой, той самой - на три ступеньки ниже, ночью превращавшейся в их спальню. Я ушёл к себе и лёг, и какое-то время лежал, слушая дыхание Ю, умноженное на вдвое учащённое дыхание Изабеллы. Мысли мои вертелись вокруг мальчишеского "полу", я, вероятно, как-то относил себя к нему. Перед глазами возникало и пропадало плоское, нецветное изображение базарной площади, чаще - той её части, которую в зиму нашего с Ба путешествия туда ещё не успели замостить, где тогда располагались раковинка с шапито, клетки и вагончики. Я воображал себе теперешний пустырь на этом месте, раскисшую глину, роющихся в мусоре свиней, вдруг откапывающих младенцев или то, что от них осталось. Потом я всё же увидел тигров, жрущих эти остатки, и выражающих изумлённое одобрение зевак... Затем появились санки, калоши, пошёл снег, и я уснул.
К завтраку отец был уже дома. Иначе и быть не могло, Ба не прощала никому проступков, покушающихся на основные параграфы домашней конституции. Отсутствие кого-нибудь за столом оскорбляло её, как ненароком выпавший за едой в тарелку зуб. Возможно, именно потому она постоянно присматривалась к моим зубам. Обстоятельствам, с которыми ей приходилось иногда идти на компромисс, она уступала будничные обеды, но не воскресные, и не завтраки-ужины. Да и эта уступка делалась в те дни, когда отца вообще не было в городе. Командировки же матери не принимались в расчёт, как и девятимесячные отсутствия Изабеллы: обе они пребывали между разрядами членов семьи и гостей. А Жанна? Это вопрос особый, вопрос бабочки-однодневки. К тому же, у Жанны была и своя Ба, свой дом и тамошний обед, куда ей следовало являться прежде всего. Изабелле предстоял ещё один год учёбы в институте, конечно же в Москве, а матери - неизвестно сколько ещё полагалось обучаться новым для неё правилам жизни, чтобы после успешной сдачи экзаменов перейти в разряд полноправных родственников. Учились обе они старательно, хотя и по принуждению: мать cбегала к семейному столу от своего Горздрава, а Изабелла из микробиологической лаборатории, куда её на лето устраивал Ди. Дом был у обеих под рукой, ведь в этом городе всё было под рукой, одно к одному... разумеется, в той его части, которую мы признавали городом. Мы, то есть, Ба.
Было раннее летнее утро. Дом приходил в себя, оживал, нет, налаживал внутри себя движение, как это делает машина, обладающая определённой ей навсегда функцией. Сказать "навсегда" - вовсе не означает не замечать скрипа, и неохоты, с которой подчас двигались члены этой машины. Но неохота распространялась и на желание замечать скрип, и потому: навсегда. Пока Ба и Валя занимались завтраком на кухне, Изабелла и мать делали уборку соответственно в кабинете и в столовой, мужчины - Ди, Ю и я - приводили в дневной порядок себя. Под контролем старших, точнее - одного только Ю, я выжимал маленькие гантели, приседал, подтягивался на турнике, делал преднес и обливался затем до пояса. После чего раза три-четыре чистил зубы, пока результаты не сочтут удовлетворительными, в этом случае - сочтёт Ди. Три или четыре, зависело от того, как долго Ди и Ю брились. Уборка спальни Ба лежала на ней самой, она никому бы и не доверила её. Так же, как и парадную посуду в буфете и настенные тарелочки в столовой. Это был её алтарь, и она священнодействовала, протирая, к примеру, своё трюмо. Это был акт религиозный, а молитву - кто ж препоручает другому? Только люди соборно-церковные, а Ба мало что о них знала. Час её молитвы наступал после завтрака, когда её личный храм - дом пустел и темнел, окна забеливались мелом... то есть, закрывались многополезными ставнями, летом - не для сохранения внутреннего тепла, а чтобы как раз не впускать внутрь наружный жар.
Возможно, тот день был воскресным. Исхожу из того, что завтрак представляется слишком долгим для будничного, а о длине завтрака можно судить по количеству того, что было сказано за столом. Впрочем, этот разговор мог быть тогда разбросан по нескольким дням, а собрал его в один - я, сейчас. Теперь уж правду не установить, да и к чему она, такая правда. Главное, отец успел к самому началу: мы начали с яичницы и помидоров, а он уселся за стол, когда яичница ещё не остыла. Его попытку съесть свою долю прямо со сковороды Ба пресекла без слов, мановением лишь пальца.
- Жрать хочется, - несмотря на неудачу, весело пожаловался отец.
Ди глянул на него укоризненно: слово "жрать" не входило в канонический лексикон.
- Тебя всю ночь не было... - почтительно, и потому без вопросительного знака, спросил Ю.
- Застарелая привычка, шляться по ночам, - высказалась мать.
- С нами дети, - заметил Ди.
- Well, that side-winder knocks on me, - между всем прочим тихо, и понятно - кто.
- Как поживают твои обезьянки? - хмыкнул отец. - С ними ты тоже вот так по-ангельски беседуешь?
- Ей нужна практика, - солидно заявил Ю. - Ведь диплом она будет защищать по-английски.
- Зачем? - спросила мать. - Чтобы никто не понял, что она там понамолола?
- Нет, чтобы... ну... - замялся Ю.
- Всякий интеллигентный человек должен бы изучать языки, - помог Ди. - И лучше это делать с детства, когда...
- Кстати, об интеллигентных детях, - перебила мать. - Я хотела попросить тебя, Изабелла, чтобы ты впредь не посылала мальчика на вокзал.
- Но это же совсем рядом! - возразила Изабелла. - А у меня очень мало времени.
- И всё-таки я прошу, - упрямо сказала мать. - Почему, почему он в его годы должен иметь дела с проводницами? Зачем он должен в его возрасте сталкиваться с... ненужными ему подробностями жизни? Он, кстати, знает - что в тех коробках?
- Микробы, - сказал я. - Вернее, бактерии.
Все обернулись ко мне и уставились в мою переносицу. Длинная пауза.
- Вот, пожалуйста, - резюмировала мать. - В результате он уже вмешивается во взрослые разговоры.
- Этот поезд из Одессы единственный, - сказала Изабелла. - А Одесса, если не считать Сухуми, но это далеко от нас, единственное место, где...
- ... растут обезьяньи ...
- Осторожно, с нами дети, - ехидно вставил отец. Ди улыбнулся.
- Всё это бред, - заявила мать, - вся эта твоя работа. Одна от неё польза, что тащишь в дом всякую заразу от своих... материалов. Руки, что ли, тебя, интеллигентного ребёнка, мыть не учили?
- Я тащу? - возмутилась Изабелла. - Это твой муж тащит. Разве это я подхватила на работе ТБЦ, да ещё и болезнь Боткина впридачу? Не бойся, мне из Одессы присылают материалы, к которым человек невосприимчив.
- И ты не бойся, - возразила мать, - из твоей Москвы тебе теперь пришлют материалы, которые все мы легко воспримем.
- Между нами ребёнок, - опять загнул туда же отец. На этот раз Ди не улыбнулся.
- Фу, - сказал он.
У Ба был совершенно отсутствующий вид. Возможно, именно это развязало всем языки. В том числе и мне.
- Я уже не ребёнок, - сказал я. - Во всяком случае, не грудной младенец, пусть и тоже мальчишеского полу.
- Фью! - присвистнул отец.
- Не свисти за столом, - механически сказала Ба.
- На что это он намекает? - спросила мать.
- Он просто так, - объяснил Ю, - грубит. Нормальный выход детской агрессивности.
- Не просто, - возразил отец. Его весёлость улетучилась. - Ты что-то имеешь против младенцев мальчи... ну и так далее?
