Роман Сенчин - Ничего страшного
- Да нет пока...
- Да он этого несчастного Карла на тысячу лет вперед передвинул! Франкский монарх... Какие франки в девятнадцатом веке?!
- Ну, может, в газете или где там напутали, - предположил Юрий Андреевич, - при наборе.
- Не смеши. Я это по рукописи читал, в его присутствии. В читальном зале встретились... Чуть со стула не рухнул. Показываю ему на эти годы правления, а он только плечами жмет, не понимает... Вот он - историк наш, педагог с дипломом... Он бы и в школе детям эти даты втемяшивал. И девяносто процентов, старик, из тех, кого мы выпускаем, такие.
Асфальт кончался сразу при въезде в поселок. Дальше посыпанная щебнем грунтовка.
"Жигули" побежали медленнее, по днищу застучали камешки, а за машиной густым, непроглядным столбом поднималась пыль и постепенно оседала за заборами ближайших дач.
- Так я с дочерью воевал, когда она с нынешним своим, с Денисом жить стала... - в очередной раз изменился на усталый и горький голос Стахеева. Даже приказывал уйти от него... Хм, в патриархальных традициях... Он тогда, лет десять назад, кассетами на улице торговал. Никаких вроде как перспектив, и сам он конченым дебилом казался. Даже внешне... А теперь... Все кассеты через него идут, к тому же - один из владельцев хлебозавода и пивзавода, в думе городской свои люди. Как их там? Лоббисты... В казино вложил уйму денег, но это так, больше, сам говорит, для души... Я возле него в ранге консультанта, а на самом деле - дядя на побегушках. Оказалось, все он знает, все может, кучу всего перечитал, по-английски и по-немецки шпарит, политех закончил... Просто, понимаешь, другой склад ума у него совсем, речь другая, рожа бульдожья. И в сегодняшней жизни он, как ни тяжело сознаться, старик, во всем прав стопроцентно...
Татьяна Сергеевна встретила обыкновенным для большинства женщин ее возраста:
- А мы заждались уже! Как, нормально?
- Не нормально - отлично! - широко улыбаясь, выскочил из кабины Стахеев. - Доставил в целости и полной сохранности!
- Ой, спасибо вам, спасибо, Дмитрий Павлович. Не знаю, как и благодарить...
- Да перестаньте! Свои же люди.
Он открыл багажник, ухватил верхний мешок. Понес. Юрий Андреевич поскорее достал второй.
- Куда? Сразу на поле, наверное, надо, - деловито говорил Стахеев, будто не он минуту назад жаловался, расписывался в своем банкротстве. - А с водой-то как? Сразу после посадки полейте, через неделю полезет. А дождей, я читал, не обещают... О, пацан вымахал как!.. Здорово, орёлик! Помнишь дядь Димку, а? Который самосвал тебе подарил? Не разломал еще? Нет?..
Потом возились с насосом. Стахеев сам с помощью ключа и плоскогубцев открутил заржавелую гайку, достал штырь с остатками оплавленных резиновых прокладок.
- Н-да-с, новые надобно, - определил. - Камера ненужная есть?
- Где-то была. - Юрий Андреевич пошел во времянку, долго и без особой надежды копался там, перекладывая с места на место пыльный хлам... Если и есть здесь камера, то обнаружить ее можно только по великой случайности. Как назло, не могу найти пока... - Понимая, что задерживать приятеля дольше совсем уже неприлично, Губин вернулся к насосу и протянул для прощания руку. - Ладно, Дмитрий Палыч, спасибо за помощь! Мы тут сами теперь помаленьку. И так полдня на нас ухлопал... Спасибо!
И не столько неловко было Губину его задерживать, а просто хотелось, чтоб он после откровений в машине быстрее исчез. Хотелось подумать над его словами, найти оправдание для себя, для своей жизни, профессии... Или нет, наоборот - хотелось хотя бы на время отвлечься, забыть; переключаться вот так, в один миг, с одного настроения на другое, как Стахеев, Юрий Андреевич не умел.
- Что ж, - пожал тот плечами, - дело хозяйское. Бывайте! Если что, я у себя на участке - тоже покопаюсь маленько...
И, уже садясь в машину, вспомнил, даже шлепнул себя по лбу ладонью.
- Да у меня ведь в багажнике!.. На днях буквально пацанам во дворе отрезал на рогатки... - Ликуя, вытащил кусок камеры, протянул Губину. Держи, старичок! Вырежи чуть больше отверстия, чтоб не подсасывало...
- Я в курсе, в курсе... - Юрий Андреевич еле сдерживался, продолжая казаться благодарным. - Спасибо тебе огромное. - На самом деле в душе кипела почти ненависть, и так хотелось сделать что-нибудь глупое и безобразное...
Не откладывая, он вырезал два кругляша-поршня, насадил на штырь вместо оплавленных, разделив кругляши между собой широкой шайбой. Затем прикрутил штырь и рычаг на место.
Воды для закачки было пять литров - привезли из дому в пластиковой бутыли с ручкой. Ирина стала лить воду в отверстие колодца тоненькой струйкой, а Юрий Андреевич энергично двигал рычаг то вверх, то вниз. Жена и внук стояли рядом, с серьезными, напряженными лицами наблюдали.
Сначала - кажется, очень долго - пронзительно-тонкий, колющий уши скрип, сухое сипение трущихся о железо резинок, похожее на дыхание какого-то огромного придушенного животного. Рычаг двигается легко, безвольно, вода просто просачивается мимо поршня и пропадает в глубине многометровой трубы.
"Неужели не получится?! - готов был отчаяться Юрий Андреевич, видя, как быстро и зазря пустеет бутыль. - Придется к Стахееву за водой идти... Стахеев, - поморщился в новом приступе раздражения, - спаситель и благодетель".
Но вот неожиданно, резко, точно кто-то схватился за штырь и потянул вниз, движения рычага стали неподатливы, упруги; требовались усилия, чтоб поднимать и опускать его.
- Подожди, Ир, не лей, - тихо, прислушиваясь, сказал Юрий Андреевич.
Да, звуки изменились - в трубе заурчало, заклокотало утробно; урчание ползло выше, выше, и в очередной раз, когда рычаг поднялся, а поршень, наоборот, ушел в трубу до последней своей возможности, уже явно, с какой-то рвотной надсадой, громко булькнуло.
- Ох, господи... - рыдающе зашептала Татьяна Сергеевна, - слава богу, слава богу...
Губин опустил рычаг, и поднявшийся поршень выбросил из носика колодца первый столбик желтоватой, ржавой воды. И тут же запрыгал Павлик, закричал что-то напоминающее "ура!", радуясь, кажется, больше, чем самой большой шоколадке.
Наполнили бутыль, железный бак литров на сорок, полили капустную делянку, умылись и сели в окруженной цветущими вишнями беседке обедать.
Давно небывалое, умиротворенно-благостное настроение владело всеми, в движениях и на лицах - довольство и уверенность. И Юрий Андреевич сейчас, впервые за много-много месяцев, чувствовал себя главой семьи. Главой крепкой, дружной, живущей общими делами и проблемами, общими победами семьи.
* * *
Еще прошлой осенью Ирина заметила, что после поездки на дачу у нее начинается насморк и чешется кожа. Особенно сильно на руках и лице. Поэтому думала: скорее всего, мошки какие-нибудь накусали...
Но сегодня прибавилась и температура. Горло першит.
"Продуло, что ли? - лениво гадала Ирина, кутаясь в надетую поверх халата кофточку. - Напрасно сразу так, в одном сарафане... Еще не хватало Павлика заразить".
Но состояние было все-таки непохоже на простуду, и кожа чесалась совсем не так, как от укусов. Что-то другое, новое и странное и оттого сильнее пугающее.
Ирина была одна в комнате, да и одной в ней, крохотной, забитой мебелью, заваленной игрушками, теснее некуда. На девяти метрах две кровати (ее и сына), стол, пара стульев, шифоньер, сервант, трюмо с тумбочкой. Свободной остается лишь узкая полоска по центру, как раз такая, чтоб пройти, не наталкиваясь на предметы, от двери до окна.
"Вот окончательно растолстею, - ухмыльнулась, уставившись в голубой цветочек на обоях, Ирина, - и станет вообще тогда... Ничего, сервант выкину".
От ухмылки першение усилилось, пришлось кашлянуть. И она почувствовала во рту вкус полыни. Горьковато едкий, острый, будто она этой полыни наелась... "А вдруг аллергия!" Ирина села на кровати, уставилась в полированную гладь шифоньера... "Только еще этого не хватало!.."
Она часто слышала от приятельниц об аллергии и обычно относилась к их рассказам почти как к анекдотам.
У одной аллергия на жареный лук, а остальные в семье, наоборот, его обожают. У другой - на цветущую сирень, которую, как сговорившись, ей каждый раз пытаются подарить ухажеры... У третьей аллергия на кошек, у четвертой - на тополиный пух, у пятой - на пот собственного мужа...
"Нет, лучше простуда", - жалобно, словно кого-то прося, думала Ирина; лицо и руки зачесались сильней, из носа текло, глаза слезились, во рту вяжущий полынный привкус. И настроение испортилось окончательно.
Павлик и родители в зале смотрели телевизор. Кажется, боевик какой-то. Слышались крики перепуганных людей, хохот злодеев, длинные автоматные очереди, решительные команды героев.
День на даче представлялся сейчас далеким, почти нереальным, а тем более - то ощущение радости, светлого забытья, когда копала землю, сооружала аккуратненькие грядки, любовалась вишневыми цветками, когда поливала тоже начавшую цвести викторию... Вот вернулась сюда, и тяжесть, непонятная, необъяснимая, навалилась снова. И даже пойти принять душ нет сил...
