Павел Мейлахс - Избранник
"Герцог без угодий. Разве это смешно? Зачем ему угодья? Он и так герцог".
...над лесом взошла медная луна и протрубила его героическую смерть...
- А черкесы, так те вообще финиш! Мы ему хлебало уже все разнесли, а он, сука, все лезет и лезет! И ногами пинали, и че, блин, только не делали! Нет, гад, встает и опять. Дурак какой-то, в натуре!
Его вдруг выдернуло из дома, и он поехал в город. Лишь бы двигаться, куда-то ехать, лишь бы не сидеть на одном месте. Сделать хоть что-нибудь. Он не знал, что будет делать в городе, тем более что уже был вечер. Только на вокзале вдруг решил, что поедет в Филармонию. Классики он не слышал уже неизвестно сколько лет. Филармония была открыта. У кассы человека два; он взял билет. Прошел сразу на свое место, сидел, ждал, пока начнется; читал программку. Симфония старого классика, правда, еще не очень самостоятельная, незрелая, юношески-подражательная, или что-то в этом роде. Следующая симфония, мол, уже так-сяк, а эта - совсем еще барахло. Немножко недотянул, ну да Бог с ним, ему было неважно. Симфония ему понравилась. Было старинно, благозвучно; он отдыхал, вполуха слушая. В антракте он решил пройтись. Он шел, брел; шел по проходу зала, бродил по тому месту, где висели портреты композиторов. Везде толпа. Он сидел в курилке, ронял пепел на пол. Потом вернулся опять в зал. Смотрел на опустевшие места. На многих остались лежать программки. Народ в зале сильно прорежен. Стало посвободнее. Он стоял и смотрел на красные сиденья. Глянул вдруг вверх. Люстрищи горят так внезапно ярко. Да ну их всех на хрен! Валить отсюда, немедленно. Немедленно! Но он зачем-то еще поднялся на галерку, шел по ней, смотрел на ту, другую галерку, через зал, видел там редких людей.
Потом нетерпеливо ждал, когда гардеробщица принесет ему его шмотье. Потом выбрался на долгожданный свежий воздух.
Он вышел из магазина "Старая книга", где только что купил книгу по математике. Называлась она "Псевдодифференциальные операторы" в каких-то там пространствах. Зачем она ему?? Он же все равно в ней ничего не поймет, она же для специалистов в своей области, да и читать он ее не будет, - разве что предисловие, а остальное только проглядит, ничего не понимая, а потом поставит на полку. Спохватился... Поздно, поздно. Но он все равно покупал и покупал книги по математике. Он сознавал всю нелепость, смехотворность, даже патологизм этого. Но ничего не мог с собой поделать. Специально выезжал в город, чтобы войти в "Старую книгу". Подходя к ней, волновался, как перед свиданием. А там, в магазине, дорывался до полок и выбирал, выбирал. Он все хотел вернуться туда, куда вернуться было уже невозможно, хотел взглянуть хоть одним глазком на свое несостоявшееся прошлое, прикоснуться к той чистой и светлой судьбе, которую он сам от себя оттолкнул. Хотел почувствовать себя так, как чувствовал когда-то, когда все это еще вполне могло сбыться. И как еще недавно это было! Но время летит быстро. И когда выбирал книги, что-то вроде помрачения на него находило, он чувствовал, как будто и вправду все как тогда, все еще впереди. Он забывал, что поздно, что невозможно, и что-то вроде прежнего математического экстаза вспыхивало в нем. С восторгом он выбирал какую-нибудь книгу - какие они все разные и прекрасные! - шел к кассе, запихивал как попало, лишь бы быстрее, книгу в сумку, выходил на улицу. Но уже по пути вспоминал, что это все чушь, бред, дурь! Он пробуждался от этого сладкого, вязкого, тяжелого дурмана и вспоминал, как все обстоит на самом деле. Дурман прошлого - никак не очнуться от него, он норовит засосать назад к себе, и всякий раз пробуждение мучительно.
У него скопилась целая куча таким образом купленных книг. А если их случайно найдут родители? Что он скажет? Будет что-то мямлить, как идиот.
Он стоял у магазина и курил. Он чувствовал себя разбитым, обессиленным после недавнего возбуждения. Похмелье. Ему было стыдно. Стыдно даже не замечавших его прохожих. Он как будто боялся, что и они все знают про него.
Не докурив до половины, он заспешил прочь от этого места.
Он сел за стол и написал:
WELCOME TO MY NIGHTMARE
Он долго смотрел на эти слова, потом закрыл глаза, сидел так. Какие-то неясные, метущиеся тени былого он видел перед собой. Это все было давно...
Он все еще сидел за столом. Потом вдруг почувствовал, что надо еще, и он все так же крупно вывел:
WELCOME TO MY BREAKDOWN
Опять сидел, свесив голову, закрыв глаза. Стало почему-то легче. Какое-то непонятное, мрачное торжество...
В этот вечер мрак был особенно непроглядным, и вместе с тем как будто медленно шевелящимся где-то в своей глубине, и придвигающимся, медленно, нежно, страшно наползающим. Особенно нежно, особенно страшно. Родителей почему-то не было. Он смотрел на пленку на магнитофоне. Но не нужна она ему была сейчас, неспособна ничем помочь. Более чем не нужна. Где-то неподалеку, в соседних домах, какими-то тенями медленно плавали его когда-то знакомые, его когда-то друзья. В комнатах, на кухнях, в ванных; кто-то еще шатался по улице, в темноте. Это были тени, отголоски. Они были не нужны, ни при чем. А мрак придвигался все нежнее, все жутче.
И он сел на автобус и поехал в поликлинику. Было уже довольно поздно, но, может быть, еще принимает врач. По крайней мере, он узнает, когда приемные часы. Ему нужен был психиатр. Это он знал давно.
В поликлинике, издалека светящей огнями, он спокойно спросил, принимает ли психиатр, совершенно спокойно, буднично, как про ухогорлоноса. Он был очень спокоен. Психиатр принимал, и ему объяснили, как пройти к нему. Он располагался в отдельном флигельке в глубине больничного двора. Здесь была еще и больница. Он пошел в глубину двора искать флигель. Быстро стало темно. Огни поликлиники быстро стали далекими. Грязь под ногами успела опять подмерзнуть, подернуться легкой корочкой, она упруго проседала, подавалась под ногами. Здесь, кажется, живого места не было, одна грязь. Перехожено, перетоптано. Кажется, где-то неподалеку, в этих местах, была больница, в которой он когда-то лежал с миокардитом. Сейчас в темноте ее не узнать. Может, она и не совсем здесь. Забыл. А еще где-то тут выдают гробы. Или раньше выдавали. Да, он помнит, как зимой смотрел из окна больницы. Толстые тетки в черных платках почти неподвижно ждали, когда подадут гроб. "Ранним морозным утром..." Тетки пускали пар, он был очень явствен, и его было очень много от каждой. Он лежал тогда с пневмонией. Еще тут несколько явно новых зданий. Некоторые совсем потухшие, некоторые дают немного слабого света, откуда-то сверху.
Где же флигель? В темноте он не мог понять, большой этот двор или маленький. Он попытался сосредоточиться, прикинуть, как примерно выглядит планировка двора, понимая, что это очень просто, он же ее приблизительно представляет. Но было никак не сосредоточиться, не прикинуть. Как будто в заколдованное место попал. Он остановился. Впереди было совсем темно, только еще дальше было много огней, но это уже огни домов на улице, за оградой. Какая-то темная фигура вроде движется, он уловил ее. Более или менее навстречу ему, правда, кажется, уходит куда-то в сторону. Он пошел ей наперерез и спросил, где тут принимает психиатр. Фигура молча указала ему назад. Он посмотрел; действительно, вроде флигель, очертания его становились все явственнее под его взглядом, и он высмотрел даже тусклый свет в окошке. И совсем рядом. Почему-то он его не заметил. Он дошел до флигеля, обернулся. Вот и огни поликлиники. Двор оказался совсем небольшим. Он стоял перед флигелем. Теперь нужно войти... Сразу за флигелем - чугунная ограда, мимо которой он ходил тысячу раз, только с другой стороны. Редкий транспорт за оградой... Да... и иногда голоса прохожих... Все это как будто в другом мире, хотя совсем близко. Он смотрел на другой мир из-за ограды, из темноты. Сюда доносятся только редкие голоса прохожих, редкий шум транспорта, его нечеткие огни. Застывшие огни на той стороне улицы.
Он не решался войти. Надо будет рассказывать, что происходит, что его сюда привело. Он боялся. Наконец ступил через порог. Тесно здесь. Вот дверь, чуть приоткрытая, где принимает психиатр. Стенд, диван, тумбочка в углу. Толстый парень сидит на диване. При виде него встал и попросил закурить. Как-то слишком близко он подошел. Нездорово пухлое лицо какого-то светло-коричневого цвета; не смуглое, а именно коричневое; давно небритая, но редкая щетина, как у монгола, и ее совсем немного, будто совсем случайно она проросла кое-где. Он дал ему беломорину, тот кивнул, и, как ему показалось, не один раз, а мгновенно сделал несколько маленьких кивков. И остался стоять, глядя на него как будто еще чего-то ждал. Стоял все так же близко. Он улыбнулся парню: все нормально, мол. Парень улыбнулся в ответ, но все продолжал стоять, как будто все вглядываясь в его лицо, как будто все еще чего-то ожидая. Не век же так стоять. Он улыбнулся еще раз, как бы подводя черту, и с недоумением вышел покурить. Курить ему быстро надоело, он выбросил папиросу и вернулся во флигель. Парень сидел в углу дивана, глядя в пол. На него внимания не обратил. Он осторожно глянул в приоткрытую дверь. Старуха сидела спиной к нему, а лицом к нему сидел психиатр и быстро писал. Довольно еще молодой; у него был хмурый, простуженный вид, он был плохо брит, нечесан, раздвоенный жидкий хохол торчал на макушке; воротник свитера из-под белого халата обхватывает шею, подступает прямо под подбородок; психиатр иногда мнет шею под свитером, откашливается, иногда кивает безостановочно что-то говорящей старухе, все так же, не отрывая глаз от своих бумаг, продолжая писать. Он вглядывался во все это и думал идти, не идти... Он представлял, как сейчас войдет, сядет, как зазвучит его чужой голос, что-то отрывисто, бестолково пытающийся объяснить про тоску, про депрессию... Нет. Он опять вышел покурить у дверей. Смотрел в сторону огней поликлиники. Сейчас пойти туда, и он опять в нормальном, привычном мире. Но если идти к психиатру, то надо сейчас, а то потом надо опять будет заново решаться и на поездку, и на расспросы, принимает ли психиатр, и на пересечение этого двора, и на такое же опять стояние у флигеля. Уж лучше сейчас. Он стоял и все думал, идти или не идти. Может, хоть таблеток каких даст. А то... Ну сколько можно? Сколько это будет продолжаться? Уже сил никаких нет. И каждый день. А до весны еще так далеко. И темень, темень вокруг. Солнца нет. Так что, идти? Но объяснять... Зашел обратно во флигель. Толстого парня уже не было. Дверь была все так же приоткрыта, он заглянул в нее. Психиатр, все такой же простуженный, неприветливый, хмурый. Теперь он не писал, а хмуро выслушивал парня, иногда быстро кивая, как будто все, что говорил парень, ему было известно, и он как бы слегка поторапливал его, ждал какого-то наконец итога. Некоторое время он смотрел на них. Тесная комнатенка, тусклый свет. Полки с медицинскими картами. Все тусклое. Не хотелось оказаться там. Он опять вышел из флигеля. Ладно! Он наконец разозлился на себя. Не решаться, так не решаться. Обойдемся как-нибудь и без психиатров. Он быстро пошел по направлению к огням поликлиники.
