Владимир Короленко - Повести и рассказы
– Ну, ну!.. к чему только ты это применишь?
– А к тому, что, значит, ты в своей воле живешь, и должен ты больше уважать давальцу. А мужик… он кругом как есть в Божьей воле ходит. Сейчас вот парит крепко, а из-за лесу вон уж туча глядит. Тебе это ни к чему, только что разве промокнешь. А мужик – уж он соображает, стало быть, к чему Господь Батюшка эту тучу приспособляет. Вот теперь для хлебов она пользительна, и мы должны Бога благодарить. А иной раз бывает: хлеба налились, вдруг холодом пахнет, побежит-побежит градовое облако. Тут уж надо мужику ко Владычице прибегать, икону мы подымаем, молимся: отвороти! И, стало быть, ежели может еще грехам нашим терпеть, то заступится, пронесет мимо. А ежели уж невозможно Ей терпеть, мы должны бедствовать. Так-то…
– И видите вы себе от иконы заступление?
– И-и, как не видать! Явственно видим. Давно ли было, третьего или четвертого году, появился червь на хлебах… И нигде не было, только у нас… что на ржи, что на просах, и даже лен жрал. Из себя небольшой, черный, мохнатенький, глаза у него востренькие, а ежели подразнишь его соломинкой, так он и вскидывается, ровно бы, сказать вам, змееныш. Злющий червь! Пошел я с мальчонкой, с племяшом, на ниву посмотреть. Хлыстнули прутом по колосу, – поверишь ли, как дождь, вот как дождь этого червяка посыпалось. Ну, видим мы такое наслание, стало быть, не иначе – надо икону поднимать. Подняли, прошли с молебствием, и взялась тут туча – а-агромная туча – и ударила на поля ветром да грозой. Что же вы думаете: вышли наутро в поле – ни одного червя!
– А насчет того, чтобы больных исцелять… бывало ли?
– В прежние года много бывало. А теперь не слышно. В книжках вот писано… Значит, про моровую язву и потом насчет болящих…
– А у нас так вот была же чуда от иконы, – вмешался белесый мужичонко, – и, слышь, не в давние года. Стало быть, жила в нашем городу купчиха одна, и дочь у той купчихи была хворая. Скрючило ее с тринадцатого году, ноги отняло, и не стало ей росту. Все, бывало, на лежанке сидит, и, ежели на нее стороннему человеку посмотреть, как есть малая девчонка, а уж в ту пору было ей по семнадцатому году. Много тоже молились они, что икон поднимали, – все не берет сила!.. Почаевска[77], слышь, и то не могла помочи ей… Только раз приснился той девице старичок седенький: «Сходи, говорит, ты, скорбная девица, к Николе[78], в Н-ское село». Ну, они и поехали. И ведь что думаете вы: положили девицу наземь, принесли икону, и стала девица на ноги маленько подыматься. Сама после сказывала: как понесли икону, так будто от головы к ногам ее ветром опахнуло, – значит, сила изошла. И с тех пор выпрямилась девица вполне и такая стала красавица!.. Приехала через три года в то село с матерью, – священник ее и не узнал. «А где же, говорит, болящая?» – «А это, говорит, я самая». За хорошего жениха замуж вышла, право!.. Своя лавка у него в городу, и капитал хороший… Вот, братцы, удивительная чуда была у нас! – и белесый мужичонко посмотрел на нас довольными глазами.
– Конечно, бывает, – сказал Иван Савин.
– Галактионыч! – окликнул меня опять Андрей Иванович. – Слыхали вы это?
– Слышал.
– А как думаете, может ли это быть?
– Я думаю, что он не врет.
– Э, не туда гнете: не врет!.. С чего ему врать-то? Денег за это не дадут… А вы скажите, в чем сила самая? Скажем так: холере надо уже и самой прекратиться, – тоже ведь не вечно ей быть. К тому времени приносят икону. Холера, значит, прошла – чудо!.. Ну, хорошо, и насчет дождя то же самое: тучу ветром пригнало. А ежели девицу теперь, которая скрючивши три года, и вдруг выпрямляет и вполне, значит, делает из нее человека… Это как?
– Вера, Андрей Иванович…
Андрей Иванович опять выжидающе помолчал.
– Вера, вы говорите?.. То-то вот и есть. Э-эх, господа, господа!..
И Андрей Иванович недовольно махнул рукой.
XIV
Он был сильно не в духе, и хотя вообще очень трудно было уследить каждый раз причины той или другой перемены в его довольно причудливом настроении, но на этот раз мне казалось, что я его понимаю. Рассказы Ивана Савина, его спокойный голос, бесповоротная уверенность и очевидная правдивость – все это произвело на горожанина сильное впечатление. Он невольно поддавался настроению веры, чудес и непосредственного общения с таинственными силами природы. Между тем во мне он, с обычною чуткостью нервных людей, улавливал совершенно другое умственное настроение, не менее бесповоротное, – и это мешало цельности его впечатления. Формулировать ясно свои вопросы он не мог, я на его вызовы не поддавался, и потому Андрей Иванович ворчал что-то про себя и сердито укладывался возле шалаша.
– А что, Андрей Иванович, не пойдем ли?..
– Куда вам торопиться! – ответил он ворчливо. Я не без удивления заметил, что, обыкновенно бодрый и неутомимый, он поворачивался теперь лениво, с некоторым трудом. Вследствие этого у меня невольно мелькнуло подозрение относительно какого-нибудь нового приключения во время посещения знакомого в Сивухе.
Я не возражал. Мне было приятно бродить среди этих полей, не рассуждая и не заботясь о том, дойдем ли в назначенное время до намеченного ранее ночлега или будем путаться ночью где попало.
Вскоре Андрей Иванович захрапел. Белесый мужичонко, ехавший откуда-то издалека, запрягал лошадь, «бекетчики», перекрестясь, уселись за свой котелок, и до меня долетали слова тихого разговора. Сначала дело шло о каких-то двух с полтиной и о новых подшинах для купленной недавно телеги. Но через некоторое время, когда листья клена, на которые я смотрел, начали расплываться и слились в какой-то неопределенно зеленый навес, охвативший меня со всех сторон, – из этих двух голосов выделился грудной баритон Ивана Савина. Он говорил что-то неторопливо, долго, монотонно. Слов я не помню, помню только, что сначала мне было смешно, потом странно. Я чувствовал, что постепенно, по мере того как даже зеленый навес исчезает от взгляда, я попадаю все более и более во власть Ивана Савина. И вдруг я увидел какое-то странное небо, совсем не то, какое видел недавно, и странные облака ходили по нем, точно туманное стадо, а Андрей Иванович гонял их с одного края на другой, размахивая гигантскими руками. В это время я помнил еще, что смотрю на все это чьими-то чужими глазами. Но потом все потемнело; где-то вдали мерцал одинокий огонек из кельи монаха-кудесника, потом полетел змий, трещавший, как трещит пожар в сухих постройках, и, наконец, появилась неизвестная девица в черном платье и белом платочке. Вслед за ее появлением земля дрогнула от какого-то глухого далекого удара. «Беда, – сказал я себе голосом Ивана Савина, – беспременно должны мы теперича провалиться». И тотчас же решил, уже сам от себя, что гораздо лучше… проснуться.
XV
И я проснулся. В первую минуту я не мог сообразить, где я, и что со мною, и отчего мне трудно двигаться с места… Над моею головой тревожно бились листья клена, но теперь они не сверкали от лучей солнца в яркой синеве, а бледно рисовались на темно-свинцовом фоне. Громадная туча поднималась из-за лесу и все ширилась, тихо раскидывая по небу свои крылья. Из-под нее порывами налетал ветер, и вдали ворчал гром.
– Вставайте скорее, Андрей Иваныч, надо хоть до деревни дойти.
Огонь погас. «Бекетчики» спали в шалаше. Проезжие уехали. Было поздно, и надвигалась гроза. Андрей Иванович проснулся, протер глаза и, в свою очередь, стал будить какого-то мужика, лежащего у шалаша. Должно быть, он подошел к нам, когда мы уже спали.
Мужичок заворчал что-то и поднялся.
– Вставай, дядя, а то промокнешь… Э, да, кажись, знакомый. Видал я тебя где-то…
Мужичок как-то сморгнул и сконфуженно ответил:
– Да ведь уж нигде, как в Сивухе.
– То-то в Сивухе!.. А позвольте мне, почтенный, узнать, вы за что меня колотили, какая может быть причина?
– Господи! – удивился я. – Андрей Иванович, неужели опять?..
– Засаду сделали. Емелька, подлец, научил. Да еще вот этот почтенный ввязался.
– Да ведь мы, – конфузливо оправдывался мужик, – мы нешто от себя? За людьми… Как люди, так и мы… Сказывают: больно уж ты, милый, озорник большой…
– А ты видел, как я озорничал? – спросил Андрей Иванович с выражением сдержанной злобы в голосе.
– Не видал, милый, не совру… Потому выпитчи был.
– Посмотрите вы на этот народ: сами нажрутся, а потом других колотят… На-цы-я, нечего сказать! – неожиданно для меня прибавил Андрей Иванович с патриотическою горечью.
– Да ведь мы что? Мы действительно выпитчи, – смиренно говорил мужик, – у праздника были, у сродников. Ну, и… выпитчи, это верно… Так в этом беды нету, потому что мы сами себя ведем смирно… спим. А ты, сказывают, на ночлеге никому спокою не дал… Мы, конечно, что, а бабы жаловались: так, слышь, всю ночь шаром и катается, все одно еж по избе…
– Тьфу! – сплюнул Андрей Иванович и, не говоря более ни слова, быстро надел котомку и пошел по дороге.
