Мир глазами Гарпа - Джон Уинслоу Ирвинг
— Одноглазый и однорукий художник, — вздыхал Дункан. — О господи!
— Радуйся, что у тебя еще осталась одна голова и одно сердце, — говорила ему Роберта. — Много ты знаешь художников, которые держат кисть обеими руками? А два глаза нужны, только чтобы водить мотоцикл, тупица! Чтобы рисовать, и одного вполне достаточно.
Дженни Гарп, которая любила брата так, словно он был ей одновременно и братом, и отцом — она была слишком мала, чтобы по-настоящему помнить отца, — написала Дункану стихотворение, чтобы он поскорее поправлялся. Первое и единственное стихотворение, которое юная Дженни Гарп написала в своей жизни; у нее не было таких художественных наклонностей, как у отца и у брата. И одному Господу Богу известно, какие наклонности могли бы проявиться у Уолта.
Здесь он лежит, наш первенец, он стройный и высокий, С одной рукой здоровой и второй — ушедшей в прах; Один веселый глаз его сверкает, второй закрыт навечно. Воспоминания о близких в голове его роятся… О брат мой, сын нашей матери, восстань скорее с ложа! Стань крепким, как тот дом, который Гарп построил, Который ждет, когда взойдешь ты снова на его крыльцо…
Стихотворение было, конечно, довольно неуклюжее, но Дункану оно очень понравилось.
— Я обязательно снова стану крепким! — пообещал он Дженни.
Молодая транссексуалка, которую Роберта поселила в студии Дункана, слала ему из Нью-Йорка почтовые открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления.
«Все растения в порядке, — писала она, — а вот большая желтая картина над камином стала коробиться — по-моему, холст был натянут плохо; я ее сняла, отнесла в чулан, где попрохладнее, и прислонила к стене, как и все остальные. Мне очень нравится синяя картина и еще рисунки — все-все! А особенно тот, про который Роберта сказала, что это Ваш автопортрет».
— О господи! — простонал Дункан, прочитав это послание.
Дженни перечитала ему всего Джозефа Конрада; Гарп в детстве очень любил этого писателя.
А Хелен чувствовала, что ей даже полезно иметь определенную преподавательскую нагрузку, ибо занятия и подготовка к ним отвлекали ее от постоянных тревожных мыслей о сыне.
— Этот мальчик еще встанет во весь рост, — уверяла ее Роберта.
— Он уже не мальчик, а молодой мужчина, Роберта, — возражала Хелен. — Хотя ведет он себя, конечно же, по-мальчишески!
— Они все для меня мальчики, — сказала Роберта. — Гарп был мальчиком. Я сама была мальчиком, пока не стала девочкой. И Дункан всегда будет мальчиком, для меня.
— О господи! — сказала Хелен.
— Ты бы занялась спортом, — посоветовала ей Роберта. — Чтобы расслабиться.
— Роберта, пожалуйста!.. — умоляющим тоном сказала Хелен.
— Попробуй бегать, — продолжала Роберта, словно не слыша ее.
— Бегай сама, а я буду читать! — отрезала Хелен. Роберта и бегала — все время. Ближе к шестидесяти годам она стала порой забывать про эстроген, который транссексуалу надо принимать всю жизнь, чтобы сохранить женские формы. Пропуски в приеме эстрогена и усиленные занятия бегом привели к тому, что крупное тело Роберты стало меняться как бы в обратном направлении — прямо у Хелен на глазах.
— Я иногда просто диву даюсь, глядя на тебя. Что с тобой происходит, Роберта? — спросила Хелен.
— Но это ведь даже интересно, — сказала Роберта. — Я сама никогда не знаю, например, как буду себя чувствовать или как буду выглядеть.
Уже после пятидесяти Роберта умудрилась поучаствовать в трех марафонских забегах, однако у нее возникли проблемы с сосудами, и врач посоветовал ей бегать на более короткие дистанции. Двадцать шесть миль — слишком много для бывшего «крепкого орешка», которому уже за пятьдесят. «Стареешь, номер девяносто!» — поддразнивал ее Дункан. Роберта была на несколько лет старше Гарпа и Хелен, что всегда было заметно. Она вернулась к прежнему маршруту — шестимильной дорожке, по которой обычно бегала с Гарпом от Стиринг-скул до моря, и Хелен никогда не знала, в какой именно момент Роберта вдруг появится у них дома, вся в поту, задыхаясь и мечтая принять душ. Роберта всегда держала в доме у Хелен огромный купальный халат и несколько смен одежды на случай таких вот неожиданных появлений, когда Хелен, подняв голову от книжки, вдруг видела перед собой Роберту Малдун в костюме для бега — а в руках у нее, в умелых руках, способных точно поймать и отпасовать мяч, тикающий, точно собственное сердце Роберты, огромный секундомер.
Роберта умерла весной, когда Дункан еще лежал в вермонтской больнице. Она совершала спринтерские забеги наперегонки с ветром на пляже в Догз-Хэд-Хар-бор, но вдруг остановилась и с трудом поднялась на крыльцо, жалуясь на «какой-то стук» в затылке, а может и в висках; она сказала, что не в состоянии точно определить, где слышится этот стук. Потом она уселась в гамак на веранде, глядя на океан, и попросила Эллен Джеймс приготовить ей стакан чая со льдом. Эллен убежала и вскоре прислала Роберте записочку с одним из парнишек, прислуживавших в Филдз-фонде: «С лимоном?»
— Нет, просто с сахаром! — крикнула ей Роберта. Когда Эллен принесла чай, Роберта залпом осушила целый стакан.
— Замечательно, Эллен! — сказала она. И Эллен пошла на кухню, чтобы приготовить ей еще стаканчик. — Замечательно! — крикнула ей вслед Роберта. — Принеси еще один, точно такой же! Я хочу, чтобы мне всю жизнь приносили такой чай!
Когда Эллен вернулась со стаканом чая, Роберта Малдун лежала в гамаке мертвая. Что-то разорвалось, что-то лопнуло в ее могучем организме.
Смерть Роберты нанесла Хелен страшный удар, но она все-таки держалась: ей нужно было заботиться о Дункане — в кои-то веки его болезнь сыграла положительную роль. Эллен Джеймс, которую Роберта всегда так поддерживала, тоже не могла особенно горевать, ведь на нее свалилась огромная ответственность — ей предстояло принять пост Роберты в Филдз-фонде, и она была безумно занята, входя в курс своих новых сложных обязанностей. Юная Дженни Гарп никогда не была так близка с Робертой, как Дункан, так что именно Дункан, еще закованный в гипс, воспринял смерть Роберты тяжелее всех. Дженни не оставляла его ни на минуту и без конца болтала о чем-то отвлекающе-приятном, но Дункан слишком хорошо помнил Роберту и все те случаи, когда она — столько раз! — выручала Гарпов, и его, Дункана, в особенности.
И он плакал от горя. Плакал так много, что пришлось сменить гипсовый корсет у него
