Штандарт - Александр Лернет-Холения
Пока ординарцы не ушли, разговор вращался вокруг разных неважных тем, но после Аншютц какое-то время смотрел им вслед, а затем сказал:
— Вы знаете, господа, что мы попали в неловкое положение из-за той гусарской дивизии?
— Нет, — сказал Боттенлаубен. — Из-за какой гусарской дивизии?
— Из-за той, что в Эрменьеше.
— А что с ней?
— Ничего особенного. Это значит: если бы мы знали, что произойдет, то могли бы этого избежать.
— Чего именно?
— Сейчас уже известно, — сказал Аншютц, — что мы скоро уйдем отсюда, не так ли?
— Да, по слухам, мы действительно скоро уйдем. Но если мы отступим отсюда, то понятно, куда мы отправимся.
— Ну и куда?
— За Дунай. Балканский фронт практически уничтожен, и войска, которые перебросят через Дунай, должны будут создать новый фронт. Сейчас уже переводят несколько корпусов.
— Хорошо. И?
— Эти корпуса состоят из полков, набранных во всех частях империи, включая Венгрию. Вы знаете, что уже есть венгерское правительство?
— Нет. То есть да. В конце концов, отчего бы ему не быть! Почему вы спрашиваете?
— Я имею в виду сепаратистское венгерское правительство, а не часть австро-венгерского.
— Хорошо. Ну, и что это правительство?
— Вчера — но новость просочилась только сегодня — командование армии в Белграде отдало приказ гусарской дивизии в Эрменьеше выступить и переправиться через Дунай в Сербию.
— Ну и что?
— Гусары не пошли.
— Нет?
— Нет.
— Почему же?
— Они заявили, что они венгры, что венгерские войска больше не покинут страну, а останутся защищать земли священной венгерской короны.
Воцарилась тишина, но я не думаю, что Боттенлаубену было понятно значение этого известия. Кох, да и я, вероятно, тоже не полностью осознавали последствия того, что Аншютц сформулировал столь дипломатично. Мы смотрели друг на друга, и наконец Боттенлаубен спросил:
— Юнкер, вы знали что-нибудь о приказе командования армии?
— Я? Нет, — ответил я.
— Но вчера вы были в Белграде. Вы были на службе.
— Но я не успел приступить, и, даже если бы я уже выполнял свои обязанности, сомнительно, чтобы мне сообщили об этом приказе.
— Как это может быть? — сказал Боттенлаубен. — Вам же ничего доподлинно неизвестно. И если командование армии отдает приказ, ваши правительства могут его отозвать?
— Нет, — ответил Аншютц, — не совсем так.
— Так как же венгерское правительство могло это сделать?
— Всё не так. Гусары заявили, сами, еще до того, как приказ был передан в полки, что они не станут переходить Дунай. И они объяснили это тем, что переход через Дунай — это против воли их правительства.
Боттенлаубен нахмурился.
— Послушайте, — сказал он, — я не понимаю! Гусары просто сказали, что не пойдут?
— Да, — сказал Аншютц.
— Когда вы говорите «гусары», кого вы имеете в виду? Рядовые или офицеры?
— В первую очередь, рядовые. Офицеры просто к ним присоединились.
— Но позвольте мне, дорогой друг, — воскликнул Боттенлаубен, — кто же у вас командует — рядовые или офицеры?
— В нашем полку, — ответил Аншютц, — пока еще командуют офицеры. Однако у гусар, похоже, командуют рядовые, а офицеры присоединились к ним, потому что считают, что не могут ничего против них сделать.
— Позвольте, — воскликнул Боттенлаубен, — это за гранью моего понимания! Командование отдает приказ, рядовые не подчиняются, а офицеры присоединяются к рядовым?
— Нет, — сказал Аншютц, — все было не так. Если знаешь, что рядовые не подчинятся приказу, то лучше его и не отдавать.
— Но откуда можно знать, что рядовые не подчинятся приказам?
— Настроения среди рядовых известны. И, не отдавая приказ для марша из Эрменьеша, можно по крайней мере избежать конфуза. Так что формально пока еще ничего не произошло. Но даже если бы что-то произошло, то есть если бы гусары отказались выступить по уже отданному приказу, то они могли хотя бы создать видимость права на это, а именно сослаться на волю своего правительства, которое против того, чтобы венгерские войска покидали страну. А как быть с нами?
— С кем — снами?
— С нашим полком и другими полками дивизии. У нас здесь есть польские и русинские бригады, плюс выходцы из Верхней Силезии. В полку тосканских улан также есть поляки и русины. Германский Королевский полк почти полностью немецкоязычный, среди них совсем немного чехов, а драгунский полк Кейта почти чисто чешский. Если наша дивизия получит приказ перейти Дунай, наши рядовые могут последовать примеру гусар и заявить, что они тоже никуда не пойдут. Чехи скажут, что будут защищать только Богемию, поляки — Галицию, румыны — Буковину и так далее. Всем вместе будет очень непросто перейти Дунай.
Боттенлаубен безмолвно смотрел на него.
— Да, — вступил в разговор Кох, — рядовые не хотят идти за Дунай. Я знаком, — и он немного покраснел, — с несколькими девушками в деревне, с которыми я время от времени общаюсь, и они спрашивали, правда ли, что нам скоро придется уехать. Да, ответил я, к сожалению. То есть я сказал это только из вежливости по отношению к девушкам — «к сожалению». Но рядовые, сказали девушки, с вами не поедут. Я спросил их, почему нет. Потому что, по словам девушек, рядовые больше не хотят отправляться за Дунай. Говорят, что в Сербии французы всех возьмут в плен.
После этого куртуазного откровения он, смутившись, закурил сигарету.
— Да, — сказал я, — сегодня утром, когда я проезжал полк тосканских улан, я разговаривал с капралом, который вел себя так необычно, что мне пришлось накричать на него. А потом наш адъютант сказал мне, что и здесь были всякие эксцессы — дезертирство и тому подобное. Если отказались повиноваться гусары, то и наши рядовые вполне могут перестать подчиняться.
Пока мы обсуждали сложившееся положение, Боттенлаубен переводил взгляд с одного на другого и внезапно ударил кулаком по столу:
— Нет, я не хочу больше этого слышать! Вы все с ума сошли! Рядовые не перейдут Дунай! Приказ получили, но не пойдут! Что у вас с дисциплиной?! Приказ еще только ожидается, а вы сидите и обсуждаете, выполнят они его или нет! Это действительно возможно только здесь! Хотел бы я посмотреть, осмелится ли кто-нибудь из наших парней даже мечтать о том, чтобы не подчиниться приказу! Это было бы… Это было бы… Что ж!
Он откинулся назад в кресле и, скрестив ноги, уставился в потолок. Долгое время никто из нас
