Чувство моря - Улья Нова

тот день огромная свирепая волна ни с того ни с сего родилась среди безветрия и спокойствия и встала во весь свой исполинский рост в воротах бухты. Злодейка-волна алчно ухватила в пенную необузданную ручищу причаливающий пароход, названный в честь древней и воинственной скандинавской богини любви. А потом вторая такая же волна крутанула четырехтрубный корабль, со всей силы подтолкнув его на подводные скалы. Через мгновение потерявший управление комфортабельный лайнер, пробитый в четырех местах, с Зоей на борту, с ее лимонным деревом, с бордовым саквояжем, с тщательно отобранным и уложенным для путешествия прошлым, завалился набок. Потом накренился еще сильнее. И вскоре затонул, утянув вместе с собой на дно пассажиров комфортабельных кают первого класса и усталых людей из тесных многолюдных закутков третьего, безгранично очарованного замужней дамой юнгу, кашляющего судового врача, изможденных за три ночи кочегаров и всю остальную команду. Затонул, названный в честь древней скандинавской богини любви, на глазах у встречающих и ждущих, среди колючих ледяных брызг, потоков косого ливня и сердитых волн, неожиданно завладевших морем.

С тех пор в полутемной тоскливой нише костела, под медной табличкой с едва различимой датой, даже в самые безбожные и мутные времена таились живые цветы и потрескивала свеча, примирительно и печально вытанцовывая огоньком на сквозняке.

Из всех пострадавших при крушении парохода одна только Зоя не смогла принять выпавшее на ее долю. От обиды и горечи ее душа затосковала. Упрямо ухватившись за этот мир, Зоя была намерена постичь тайные, явные и мистические причины случившегося. Из-за этого она так и не обрела вечный покой, не достигла блаженного и освобождающего небытия. Зоя хныкала, упрямо отказываясь верить, что все случившееся с ней – непоправимо и безвозвратно. Она снова и снова пыталась расследовать ошибку, распутать случайности и незначительные причины, сцепившиеся меж собой в невидимую нить судьбы.

Дни и ночи напролет безутешная Зоя скиталась в забитом костеле, откуда по идеологическим соображениям властей большой страны изгнали бога. Привидением бродила она по невидимой тропке среди мусора и пробивающихся кое-где кустов полыни, не умея принять невыносимую, навсегда неизменную невозможность собственной жизни, любви и счастья. Как и многие другие не умеют смириться с уродливым и неожиданным креном судьбы, который они и ждать не могли, и помыслить боялись. Как и многие живые, там, в городке, в часы вздохов и всхлипов Зои продолжали из всех возможных чувств воссоздавать в себе безнадежное и упрямое ожидание: почтового корабля, стука камешка в стекло веранды, выкрика с улицы, сероглазого взгляда, зова сквозь ночь. Продолжали отчаянно и безнадежно отправлять эти маленькие коробочки, перевязанные алой лентой, по одному и тому же адресу, на каждое Рождество. Или мыть полы, драить их до полуночи в упрямой надежде на гостя, который не явится ни сегодня, ни завтра, ни через год. Никогда. Никогда.

Шло время, большая страна распалась, власть сменилась, молиться снова разрешили. Было получено долгожданное предписание столичных чиновников, которое несколько недель путешествовало по лабиринту кабинетов и канцелярий городка. Потом наконец с окон костела отбили доски и фанерные щиты. Помещение проветрили сворой окрестных сквозняков. С помощью свечей и молитв, шепота и огня, детского хора, трех подслеповатых старушек и глубоко верующего дворника Иннокентия из костела изгнали горестное и безутешное привидение – на ближайший пустырь возле детского парка. За каких-нибудь полгода помещение очистили от плесени, отремонтировали, отреставрировали, освятили, с тех пор костел из почерневшего кирпича, будто огромная музыкальная шкатулка, по нескольку раз в день оглашал городок своим отрешающим перезвоном. На двух его башенках, в память о превращениях здания, вместо крестов так и остались позолоченный флюгер в виде всадника и другой медный флюгер – роза. Иногда, повернувшись боком, один из них отражал солнце и становился цвета темного пепла. Для суеверных жителей городка изменение цвета флюгеров каждый раз служило предостережением или знаком грядущих невзгод. Говорят, в день, когда пришло известие, что возле южного мола затонул катер береговой охраны, ранним утром на городок набросился колкий непримиримый ветрище, оба флюгера нехотя поддались, скрипнули, развернулись. И наблюдателям, ждущим у остановки своих маршруток, ненадолго показалось, что флюгеры стали черными и неумолимыми, будто пиратские флаги.

А бесприютное привидение Зоя до сих пор бродит по пустырю. Сбивчиво, почти незаметно притаптывает тут и там снег, тихонько, почти неслышно шуршит опавшей листвой и сосновыми иглами. Летними вечерами вокруг Зои увиваются траурницы. По ночам вокруг нее скорбным серым нимбом порхают пяденицы и мотыльки. Но Зоя не замечет ничего вокруг. Она снова и снова предпринимает расследование ошибки, распутывает цепь случайностей, прослеживает тайные и мистические причины кораблекрушения, отнявшего у нее любовь. Не в силах принять несчастье, иногда она тихонько стонет, увлеченная своей вселенской невозможностью, переполненная своей непрекращающейся скорбью, разбитая своей неизлечимой и бескрайней обидой на судьбу.

Когда-то давно, еще в юности, узнав о безутешном привидении городка, капитан мечтал придумать утешительный маневр, который бы позволил отвлечь Зою от скорби и вызволить ее душу из бескрайнего омута траурных дум. Последние дни, когда лихорадка хоть чуть-чуть отступала, он пытался верить, что спасительный выход все же найдется, что безутешную душу Зои еще можно отвоевать у бескрайней обиды, как-нибудь отвлечь, успокоить и отпустить в звездное небо над морем.

2

На ратушной площади вторую сотню лет растет ввысь, тянется к облакам квадратная лютеранская церковь Святого Николая. Издали она похожа на именинный торт в бледно-желтой глазури. На фонарных столбах возле ее каменного крыльца по ночам загораются два трубящих ангела, а над входом мерцает надпись: «Отдаю вам свой покой».

Лида ходила в эту церковь еще девочкой. Ее рассеянная, притихшая, оглушенная тревогами мать спешила туда через весь городок в единственных выходных туфлях, таких заношенных и растянутых, что мысы приходилось набивать ватой. Крепко ухватив за запястья Лиду и Соню, не обращая внимания на то, что они там кричат и мямлят, мать настойчиво волочила маленьких дочерей за собой. В мятых платьицах, с наскоро заплетенными косичками, похожими на растрепанные колоски, девочки бежали за ней, пуская пузыри из слюны, подзывая дворовых кошек, спотыкаясь о булыжники и пробившиеся среди брусчатки пучки травы. Иногда они втроем еле-еле пробирались по улочкам, захлебываясь порывистым ветром, предвещающим приближение урагана, своенравной и безжалостной госпожи Алевтины к городку.

В мутные дни, когда их отец скитался на торговых судах то в Норвегию, то в Америку, то в Марокко или пропадал в неизвестности, они спешили в церковь, чтобы укрыться от надвигающихся невзгод, они убегали из дому на целый