Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева
Её предложение было встречено с воодушевлением.
– Пора жрачку на стол ставить! Брюхо уже свело от голода, – простонал Чебурек.
Прыткова резво вскочила с места и побежала на кухню выносить блюда к столу. За ней последовали и другие.
– И правда, лучше пожевать чего-нибудь съедобненького, чем пережёвывать одни и те же домыслы, – согласился Зелинский и уволок Кошелеву.
– Да отстань ты! – сопротивлялась она, нехотя усаживаясь рядом с ним.
Все явно оживились. Комната наполнилась праздничной суетой. Запах копчёностей и домашних блюд веселил и возбуждал предвкушением пиршества.
В дверь позвонили.
– Это ещё кто? – спросила Прыткова, прибежав с кухни.
– Грехова! – выпалил Сокол.
Все грохнули.
– Так открывать или нет? – Прыткова ждала, готовая рвануть к двери.
– Беги открывай, – дала добро Феля.
Прыткова не мешкая помчалась в коридор. Послышался звук открывающейся двери.
На пороге появилась Янка Гаусс с букетиком полевых цветов.
– О! Кофейня! Ты чего так поздно? – посыпалось со всех сторон.
– Да не поздно она. В самый раз к столу, – схохмил Сокол, намекая на плотную комплекцию круглой отличницы.
Стол уже был действительно накрыт. Солёная рыбка, огурчики, колбаска, оливье, селёдка под шубой, даже фаршмак и в придачу пирожки домашней выпечки.
– Подсаживайся сюда, – позвала Янку Феля. – Тут как раз ещё одно место возле меня. Ты чего задержалась?
Янкины и без того всегда красные щёки вспыхнули обличительным румянцем. Феля моментально смекнула, в чём причина Янкиного опоздания.
– Это он тебе цветы подарил? – зашептала она, когда Янка плюхнулась на стул рядом с ней.
Янка кивнула. Феля игриво покосилась на цветы. О Янкином романе с водителем троллейбуса многие уже были наслышаны.
– Ну, давай, наваливай, – пододвинула она Янке селёдку под шубой и пирожки.
– Как много у вас тут всего! Так и растолстеть немудрено, – пропела Кошелева, откусывая пирожок. – С картошкой! Мои любимые. – Откусив ещё один малюсенький кусочек, она отодвинула пирожок на край тарелки.
– Лизуньчик, кто-кто, а ты не должна волноваться за свою талию, – мурлыкал Зелинский, накладывая в тарелку оливье. – М-м-м! Вкусно! Кто настриг?
– Фелина мама, – откликнулся Фащ. – Риточка, положить тебе?
– Не надо, сама возьму.
– Ну почему ты никогда не позволяешь ему за собой поухаживать? – вмешался Зелинский. – Вот бери пример с Лизуньчика. Она на меня плевала с десятого этажа, но от ухаживаний никогда ещё не отказывалась. Да, Лизуньчик?
Кошелева хихикнула.
– Вообще, люди, вы слишком придирчивы и любопытны, – продолжал Зелинский, наслаждаясь оливье. – Ну вот что вы тут решаете весь вечер?
– Мы решаем, кто Грехова – грешница или праведница, – ответил Сокол, жуя пирожок. – А у меня с капустой оказался! Тоже вкусно.
– Кто Грехова… – протянул Зелинский. – Вас всех этот вопрос почему-то ужасно интересует.
– А тебя что, не интересует? – спросила Феля, накалывая копчёную колбасу на вилку.
– А меня, Офелия, это не интересует. Потому что грешник и праведник – это две стороны одной медали. И даже если Грехова пока что праведница, то со временем станет грешницей.
– А если она уже грешница? – поинтересовался Кучер, за что немедленно схватил подзатыльник от Ройтманши.
– А если она уже грешница, то, попав в нашу честную компанию, сразу станет праведницей.
– Ой, это почему же ещё? – игриво спросила Кошелева.
– А потому, Лизок, что ты её растлишь своим праведным поведением, а дурной пример, как ты сама понимаешь, заразителен.
– Ну сколько можно! Оставьте уже эту Грехову в покое! – не выдержала Ритка. – Мы что, пришли сюда Грехову обсуждать или отмечать Восьмое марта? Феля, врубай музыку!
Феля вопросительно посмотрела на остальных. Никто Ритку не поддержал.
– Ну как хотите, – чуть обиженно сказала Ритка и принялась за фаршмак. – А фаршмак, между прочим, моя мама сделала.
– Фаршмак что надо, – подтвердил Фащ, потянувшись за второй порцией.
Феля всё-таки включила музыку, но никто на это не отреагировал. Только Фащ сделал робкую попытку пригласить Ритку, но она так зыркнула на него, что он быстро сел на место.
– Лизок, да не напрягайся ты так! – с усмешкой приговаривал Зелинский, отбивая такт вилкой. – Я тебя не собираюсь приглашать на танец. Нет ничего хуже напряжённой партнёрши. Мы, Лизок, танцевать не будем. Мы, Лизок, будем сегодня читать.
– Читать? – оживились все. – Что читать?
– А вот это мы сейчас решим. Офелия, у тебя, говорят, хорошая библиотека.
– Положим, – настороженно ответила Феля.
– А что бы ты посоветовала нам почитать в этот дамский вечер?
– Не поняла.
– Как бы тебе это объяснить. Понимаешь, праздник сегодня такой… женский, а всё, что связано с женщиной, кроме Клары Цеткин, конечно, овеяно романтическим ореолом. Понимаешь, да?
– Ну? Короче.
– Если совсем коротко, то есть ли у тебя что-то такое… в тему?
– В нашей библиотеке только классическая литература, – строго сказала Феля.
– Да кто бы сомневался! В таком приличном доме другой литературы и быть не может. Да и мы бы не стали читать здесь сегодня какие-то подпольные сомнительные бульварные романчики. Правда, Лизок?
– Да отстань ты, – отмахнулась Кошелева.
– Так вот, Офелия, нет ли у тебя в твоих библиотечных закромах чего-то такого… классического? По теме, разумеется. – Зелинский хитро прищурился.
У Фели забегали глазки.
– Я так и думал. Ты уже просветилась в отсутствие родителей. Дай мне угадать. – Он прикрыл глаза ладонью. – Догадался! «Декамерон»!
У Фели челюсть отвисла.
– И не спрашивай, Офелия, откуда я знаю. Знать – это свойство моего организма.
– При чём тут организм?
– Очень даже причём. И тому есть множество примеров в литературе, в том числе классической. Но это уже не по теме. А вот сегодня почему бы нам с тобой не просветить присутствующих и не поднять их общеобразовательный уровень чтением прекрасного романа? Смотри, танцы уже не актуальны, мы переросли эти забавы. Грехова себя исчерпала, по крайней мере, на сегодня. А у тебя в библиотеке столько интересного! Не будешь же ты, как скупой рыцарь, сидеть на своих богатствах, не желая разделить с друзьями радость приобщения к золотому фонду мировой литературы? Почему бы всем нам не почитать здесь дружно за столом то, что являлось источником интеллектуального наслаждения стольких поколений, включая некоторых родителей и даже учителей?
Феля хихикнула.
– Рад, что ты разделяешь мой ход мыслей. Давай тащи сюда свои богатства, Офелия, будем наслаждаться все вместе.
Феля взглянула на часы:
– Предки приходят в девять. У нас есть два часа.
– Люблю точность, особенно в женщинах. Два часа – это прекрасно. Вполне хватит для затравки.
Феля встала из-за стола и через пару минут вынесла из отцовского кабинета прекрасно изданного «Декамерона». Раздались возгласы восхищения.
– Это почти что запретный плод, – изрёк Зелинский, вращая в руках изящное издание. – Предупреждаю заранее, кто не хочет ступить на стезю разного рода осложнений, типа нахлынувших внутренних противоречий и тому подобного, может углубиться в поедание не запретных плодов кулинарии. Итак, все готовы? Ну-с, приступим.
Он раскрыл книгу и начал читать, как заправский чтец. Никто из присутствующих и не подозревал в нём подобного артистизма.
– С моей ранней молодости и по сю пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному положению, если б я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от излишней горячности духа… Это прямо про меня и про тебя, жестокий Лизок… – Кошелева пожала плечами. Зелинский продолжил и, дойдя до части о прелестных дамах, воскликнул: – О, а вот и про нашу Грехову! Связанные волею, капризами, приказаниями отцов, матерей, братьев и мужей, они большую часть времени проводят в тесной замкнутости своих покоев и, сидя почти без дела, желая и не желая в одно и то же время, питают различные мысли, которые не могут же быть всегда веселыми.
– Почему обязательно про Грехову? Она, между прочим, не сидит без дела. Она учится хорошо, – вспыхнула Ритка.
– Ну мы же не можем сравнивать всё буквально, – вступилась Янка Гаусс. – Тогда было такое время, сейчас другое, а родители всегда вели себя
