«Берег» и море - Константин Михайлович Станюкович
— Никифоров! Узнай, что наверху!
— В одном положении, вашескобродие! — уныло ответил Никифоров, придерживаясь за косяк двери. И, сам бледный от страха, спросил: — Прикажете уложить какие поценнее вещи, вашескобродие?
— Зачем?
— А на случай, если будем топнуть, вашескобродие.
— С чего ты взял?
— Так я подам чаю, вашескобродие?
— Подай и влей три ложки коньяку.
— Есть!
Подавая стакан, Никифоров проговорил:
— То-то дома-то у нас лучше, вашескобродие…
— Еще бы!
— А кругом вода… Так не укладываться?
— Ты дурак, Никифоров. Где здесь спастись?
— То-то некуда, вашескобродие… Лучше и не думать. Думай не думай, а все от бога. Захочет, так и штурмы не будет, а будет — вызволит.
И Никифоров как будто несколько успокоился.
Но эта философия не успокоила Алексея Ивановича. Он душевно суетился, как человек, не имеющий под собой никакой почвы и потерявший способность обобщать факты. Снова подняться наверх и посмотреть, что там, ему не хотелось. В каюте тепло, а там… пакость. И Артемьев сумеет распорядиться. И дали бы знать, если бы что-нибудь случилось. И то он отстоял почти четыре часа, спустившись только, чтобы наскоро пообедать.
И Алексей Иванович то рассматривал карту Берингова моря, прикрепленную к столу, и особенно впился маленькими, красными от ветра глазами в широкий вход из океана в море, между грядой Алеутских островов и Командорскими островами, около которых, верно, американские шкуны разбойничают, уничтожая котиков, то думал о Кронштадте, Нюнюше и детях, то смотрел на барометр, то вдруг вспоминал, что течение неизвестно, и вдруг «Воин» летит на «Ближние» острова Алеутской гряды… Крейсер — со всего хода на каменья, и всем смерть.
Алексей Иванович благоговейно крестился и падал духом.
— Никифоров!..
Ответа нет. Капитан заорал:
— Спал?
— Точно так… Все не думаешь… Вы, вашескобродие, лучше бы отдохнули.
— Попроси старшего штурмана.
Иван Семенович, рыжий человек лет сорока, всегда был серьезен и даже строг, когда не мог делать обычных обсерваций и не мог определить точного астрономического места «Воина», особенно когда был недоволен морем и берега не были в очень далеком расстоянии.
Иван Семенович, только что поднятый с койки, на которой сладко спал, с особенно строгим лицом вошел в капитанскую каюту и спросил:
— Что прикажете, Алексей Иваныч?
Капитан просил Ивана Семеновича присесть на «минутку» и повел речь о том, что без обсервации «Воин», быть может, и в Беринговом.
— Течение и тому подобное… Возможно и напороться на Алеутские? Как вы думаете, не привести ли, Иван Семеныч?
Хорошо вышколенный дисциплиной и прощавший Алексею Ивановичу за его доброту его морскую неумелость и суетливость, Иван Семенович не подчеркнул этого и почтительно доложил, что по счислению «Воин» в ста двадцати милях от Берингова, и курс проложен в шестидесяти милях от Алеутских островов.
— Допустим даже, что мы уже в Беринговом. Но днем трудно напороться, Алексей Иваныч. Прикажите к вечеру привести…
Алексей Иванович не настаивал и предложил чаю. Иван Семенович отказался.
— Так рюмочку марсальцы?
— Разве одну, Алексей Иваныч? — строго согласился Иван Семенович.
Иван Семенович выпил две и, желая успокоить Алексея Ивановича, рассказал, что здесь же, лет двадцать тому назад, на «Красавце» с командиром Берендеевым, они дули с попутным штормом…
Разумеется, Алексей Иванович и не подумал о такой дерзости.
— Береженого и бог бережет. Третью рюмку, Иван Семеныч?.. Марсальца отличная!
— Не время, Алексей Иваныч! — серьезно сказал Иван Семенович и встал.
— А ветер как?
— Разыгрывается.
— Ишь ведь подлец! Не затихнет к вечеру. Как полагаете, Иван Семеныч?
— В море не смею предсказывать. Я не бог, Алексей Иваныч. Отштормуем, бог даст, если придется, — прибавил Иван Семенович, словно бы говорил о самой обыкновенной неприятности в море.
С этими словами Иван Семенович, ловко балансируя своими цепкими ногами, вышел из каюты, нисколько не успокоивши капитана.
Снова охваченный чувствами подавленности и тревоги, Алексей Иванович лег на диван, вспомнил вдруг, что сегодня младшая девочка именинница, и наконец забылся в тяжелом сне.
Старший штурман по дороге подошел к штурвалу под мостиком. Четыре матроса крепко держали обеими руками штурвал и то и дело перекладывали его.
Иван Семенович заглянул в компас и похвалил своего любимца, старшего рулевого Векшина.
— То-то, не давай носу к ветру.
— Насилу сдерживаем. «Клейсер» так и норовит к ветру.
— А ты не пускай. И в разрез большой волны старайся. Ты — умный рулевой!
— Есть! Стараемся, ваше благородие, — ответил Векшин и самолюбиво покраснел.
Поднялся Иван Семенович и на мостик. Внимательно и строго оглядел горизонт.
— Напрасно только разбудил капитан. Тревожится бедняга! — сказал Иван Семенович Артемьеву.
— Суетливый… Ну, и семья, Иван Семеныч!
— И у нас с вами семьи, Александр Петрович!
— Алексей Иваныч не плавал…
— То-то и есть… Хороший, добрый человек, гостеприимный… Марсала у него отличная… А капитан… Не следовало Алексею Ивановичу проситься в дальнее плавание… Ну, я пошел спать, Александр Петрович.
Спустившись в свою необыкновенно чисто убранную каюту, где все было принайтовлено и ничто не качалось, Иван Семенович завернулся в бараний тулуп и лег досыпать свои послеобеденные полтора часа.
XX
Уже двое суток ревел шторм.
Под штормовыми триселями и бизанью, держась в крутой бейдевинд, «Воин» не поддается ему и мотается, весь вздрагивая и поскрипывая точно от боли.
Океан, весь седой, кипит и ревет, беспощадный и ужасный в своем бешеном, грозном величии.
Беснующиеся волны набрасывались на крейсер со всех сторон, чтобы поглотить его. Они вкатывались на палубу, но наглухо закрытые люки не пускали их вниз, и они бешено перекатывались через палубу, через бак, смыли неосторожного матроса, не удержавшегося за протянутый леер, смыли, как щепки, два катера и окатывали ледяными душами перемерзших людей.
А ветер, казалось, хотел уничтожить крейсер. Он гнул стеньги и валил его на подветренный борт.
Эти двое суток моряки спускались вниз только погреться и перекусить что-нибудь всухомятку, и снова выходили наверх и сбивались в кучки у грот-мачты, цепляясь за обледеневшие снасти.
Потрясенные, они чувствовали еще сильнее свое ничтожество перед океаном, крестились, роптали и не верили Алексею Ивановичу, когда он кричал в рупор слова одобрения, в которых не было веры. Его осуждали и теперь не стеснялись громко проклинать службу.
Только Артемьев внушал еще доверие. Все видели, что в эти дни и ночи он только на несколько часов уходил вниз. Остальное время был наверху и был настоящим распорядителем. Он не терял духа. Возбужденный, обледеневший, с отмороженным лицом, подходил к матросам, говорил, что «Воин» отлично выдерживает шторм, советовал греться почаще внизу и велел выдавать три раза в день по чарке. Матросы чувствовали, что старший
