И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник) - Лея Давидовна Любомирская
На станции, сказала Юнис. Честное слово, все объясню, но на станции.
10
На станции было довольно темно, очень холодно, – Луиш пожалел, что у него нет еще одного пиджака, – и неожиданно людно. На длинных деревянных скамейках, на сдвинутых стульях и прямо на полу сидели и лежали, группами и поодиночке. Кто-то спал, завернувшись в одеяло, кто-то ел, кто-то ожесточенно ругался, а мелодичный женский голос негромко и монотонно причитал на незнакомом Луишу языке. Одетая с ног до головы в черное, крошечная старушка с не по росту большой, безупречно завитой седой головой молилась шепотом, стоя на коленях у билетного автомата с табличкой «Временно не работает». Рядом с ней, привалившись спиной к стене, спала молодая женщина в расстегнутой до пояса мужской клетчатой рубахе. На руках у нее, вцепившись мелкими зубками в огромную, похожую на огнетушитель грудь, сидел совершенно голый ребенок лет двух. Это не живые люди, подумал Луиш, подходя поближе, это не могут быть живые люди. Он заглянул ребенку в лицо. Ребенок ответил ему ничего не выражающим взглядом узких припухших глазок.
Ну, спросили у Луиша за спиной, и Луиш слегка подпрыгнул от неожиданности, нравится вам у нас? Луиш еще раз посмотрел на ребенка. Ребенок выплюнул грудь и тоненько скрипуче захныкал. Не просыпаясь, женщина в клетчатой рубахе спрятала одну грудь и достала другую. Ребенок хныкнул в последний раз, пересел поудобнее, схватил зубами лиловый сосок и затих. Луиш потряс головой и повернулся к спрашивающему. А, спросил он, что? Нравится вам у нас? повторил Ананиаш. Он сменил свой пиджак на короткий халат с поясом, но шапочки не снял. Вы серьезно спрашиваете? удивился Луиш. Ананиаш пожал плечами и внезапно широко улыбнулся. Улыбка его совершенно не красила. Юнис там, сказал он и махнул рукой куда-то в темный угол. Кофе делает. Будете кофе?
11
Кофе был растворимым и нелучшего качества, но Луиш выпил, не поморщившись, и попросил добавки. Вкусно, недоверчиво спросил Ананиаш. Сам он пил молоко – Юнис достала откуда-то квадратный литровый пакет с оторванным уголком, – шумно глотая и блаженно облизываясь после каждого глотка. По его подбородку ползли мутные белесые капли. Вкусно, сдержанно сказал Луиш, стараясь не глядеть в его сторону. Довольный Ананиаш в заляпанном молоком халате нравился ему не больше, чем Ананиаш угрюмый. Чушь, отрезала Юнис, отвратительный кофе. Ничего, сказал Луиш, у меня на работе такой же. Вот именно, непонятно возразила Юнис, насыпала себе кофе, капнула туда воды из чайника без крышки и принялась ожесточенно размешивать. Зачем это, спросил Луиш. Для пенки, сказал Ананиаш, с пенкой красивее.
Они сидели на неудобных пластиковых стульях за круглым столом из искусственной соломки – в больших хозяйственных магазинах такие продаются в отделе «все для сада». На столе, в поцарапанном стеклянном стакане горела маленькая свечка.
Луиш попробовал сделать себе кофе с пенкой. Пенка получилась пышной, но почти сразу осела. Сколько можно тянуть, подумал Луиш и отставил чашку. Куда едут все эти люди, спросил он у Юнис. Юнис сняла очки, закрыла глаза и принялась массировать переносицу. Куда они все едут, настойчиво повторил Луиш. Никуда, невнятно ответил Ананиаш. Он запрокинул голову, широко раскрыл рот и пытался вытряхнуть туда последние капли молока. Юнис надела очки. Вы еще не хотите спать, спросила она, а то у меня просто глаза закрываются.
12
В каком смысле, уехал, спросила Андрея, зевая. Накануне она допоздна собирала вещи Луиша, чтобы отдать ему, когда он придет, потом смотрела телевизор, потом, наконец, заснула, и ей снилось, что она висит, покачиваясь, под потолком спальни, а Луиш смотрит на нее снизу, задрав голову. В некотором, сказала женщина в растянутой вязаной кофте и огромных очках. У женщины кисло пахло изо рта, и Андрея еле удержалась, чтобы не поморщиться. Что это значит, холодно спросила она. Как можно уехать в некотором смысле? Куда он в некотором смысле уехал? В некотором смысле – никуда, сказала женщина. Не забивайте себе голову, правда. Лучше дайте мне туфли Луиша, коричневые, он просил коричневые. И какой-нибудь свитер. Да хоть все забирайте, фыркнула Андрея. Мне его вещи не нужны. Все ему не надо, покачала головой женщина, только туфли и свитер. Чуть не забыла. Она протянула Андрее мохнатый серый коврик. Это вам от Луиша. Что это, спросила Андрея, гладя коврик рукой. Коврик был удивительно приятным на ощупь. Не знаю, сказала женщина, наверное, плед такой.
Во всем виноват Перейра
…Можно сказать, не повезло, хотя почему не повезло, ты вполне доволен, ну, темно, ну, сыро, ну, бывает, раскапывают, и еще нападения эти, на прошлой неделе пропал длинный Перейра, а до него – двое с северной окраины, ты с ними как-то встречался, но даже не знаешь, как их зовут, и вообще не очень веришь во все эти истории, хотя, конечно, Перейра, с Перейрой ты был знаком и видел, что от него осталось, кучка обгорелых костей, да страшно покореженный череп с начисто снесенной нижней челюстью, но это тоже ничего не значит, может, это еще и не Перейра вовсе, черепа-то, они все похожи, говоришь ты, и вокруг согласно кивают, конечно, конечно, может, это и не Перейра, ну, хорошо, допустим, это не он, но чьи тогда кости? требовательно спрашивает Лауринда, и ты, не глядя, грозишь ей кулаком. даже если это Перейра, вот просто предположим на минутку, что это длинный Перейра, тот самый длинный Перейра, что еще в сентябре спер твою тачку и не отдал, сказал непонятно, а ты клювом не щелкай, и захохотал, как гиена, тот самый длинный Перейра, который всем растрепал, что ты ходил один к старым воротам, и тебе страшно влетело от мамы, тот самый длинный Перейра, который… да ну его к черту, думаешь ты, свирепея, ну тебя к черту, Перейра, а дома мама хватает тебя за плечи и трясет, поклянись мне, что ты никогда больше не будешь ходить к стене и к воротам, ну, мам, ноешь ты, пытаясь вывернуться, но у мамы не вывернешься, ну, мам, ну когда я ходил, это все Перейра выдумал, поклянись, повторяет мама и вдруг начинает плакать, и это так неожиданно, так ужасно неприятно, ну, хорошо, хорошо, я клянусь, торопливо говоришь ты и сам знаешь, что врешь, и мама знает, что ты врешь, но она отпускает тебя и отворачивается, а внутри тебя все корчится от неловкости и острой неприязни к себе, чертов Перейра, бубнишь ты, чтобы заглушить эту неловкость, чертов Перейра.
если ходить группами, говорит Лауринда, только днем и группами по несколько человек, по трое, поддакивает рыжий Тьягу, или даже по пятеро, или даже по пятеро, повторяет за ним Лауринда, и чтобы четверо работали, а один бы стоял на страже, мало ли что, да, да, кивают остальные, мало ли, да чушь, раздраженно говоришь ты, и все поворачиваются к тебе, чушь это все, нету у нас таких мест, чтобы работать вчетвером, мы просто передеремся, а лучше, чтоб нас всех переловили поодиночке, как длинного Перейру, ядовито говорит Лауринда, и остальные смеются, а ты машешь рукой, ну вас всех к черту, и на следующий день идешь один со своей тачкой, той самой, ты знал, где Перейра ее прячет, и увез, Перейра еще в сентябре приделал к ней новые ручки, они удобнее тех, что были раньше, но ты идешь, и ругаешь Перейру, и вслух, и про себя, и незаметно оказываешься у ворот, а вроде бы ты сюда сегодня не собирался, а за воротами – четверо или пятеро, ты от ужаса даже пересчитать их не можешь, только смотришь, ты никогда не видел их так близко и при свете дня, они совсем-совсем обычные, как ты, или Тьягу, или Лауринда, один даже и похож на Тьягу, такой же рыжий, только лицо очень розовое, и у остальных тоже очень розовые лица и руки, а уши прямо красные, но у них тоже тачка, и они точно так же уставились на тебя, права была мама, думаешь ты, и Лауринда, поймают сейчас и сожгут, как Перейру, черт бы тебя побрал Перейра. мертвяк! вдруг кричит рыжий за воротами тонким пронзительным голосом, братва, мертвяк! и они разворачиваются и бегут, бегут от тебя, волоча свою тачку, а ты все стоишь и думаешь, и никак не можешь перестать,
