Ординариум Анима - Владислав Крисятецкий
Мне повезло. Так уж сложилось, что с моей западной стороны не оказалось ни зданий, ни больших деревьев. Долгое время там был только пустырь, за которым простиралась река. Было время, когда здесь лишь играли мальчишки, прогуливались влюбленные, отдыхали на лавочках пенсионеры… Да, теперь трудно поверить, что такое было.
Закат.
Были годы, когда весной и летом я почти каждый день видел перед собой садящееся за горизонт солнце. Осенью и зимой это случалось реже, но такие вечера неизменно становились подарками для меня. В минуты заката я чувствовал себя по-настоящему счастливым и молодым. Мне хотелось радовать всех своим неизвестно кем выбранным светло-коричневым цветом, сиять отблесками солнца в оконных стеклах, озаряя все вокруг. Я любил весь мир, даже гадящих на меня птиц и пьяниц. И чувствовал себя необходимым, важным, замечая, как мои жильцы, забывая о неотложных делах и раскрыв от удивления рты, смотрят на это чудо вместе со мной.
Каждый закат отличался от предыдущего. Я ни разу не видел одинаковой картины. Мне казалось, что солнце и облака – тоже живые существа, просто никто не может понять языка, на котором они разговаривают. Мне казалось, что еще чуть-чуть, вот-вот я узнаю, о чем говорит со мной это светило, прежде чем расстаться до следующего сеанса. Для меня не было ничего прекраснее розовой дали и каравана облаков, каждое из которых словно знало свое место на этом живом полотне – настолько правильным и выверенным было каждое движение этой летающей воздушной массы.
Зимой солнце, садясь, отражалось от снега, и уже равнодушная белая земля словно преображалась, начинала играть новыми красками. Она оживала, она дышала, она говорила. Пела. И снова мне казалось, что я слышу эти звуки, складывающиеся в слова. Мне мерещилась благодарность, желание поскорее снова увидеться. Наверное, об этом шептало и все вокруг. Во всяком случае я в такие скоротечные минуты молил только о следующем свидании.
Но у времени были на этот счет свои планы. "Ничто не вечно", как говорят люди. А прекращая говорить, они начинают действовать. Мой пейзаж был слишком дорогим удовольствием, чтобы им можно было наслаждаться лишь мне с моими постояльцами. На пустыре стали возводить новое здание. Это и стало началом моего конца. Конечно, все было не сразу, не в один миг. На какое-то время стройка замерла, и мне даже показалось, что высшие силы пришли на помощь нам. Но нет. Строительство было завершено. А за год с небольшим до этого – когда начали строить предпоследний этаж кирпичного монстра – закат исчез для меня навсегда. Теперь даже в ясный день лучи перестают достигать моей крыши еще тогда, когда планы солнца относительно захода чрезвычайно неопределенны. В эту пору оно лишь жарко освещает и целиком поглощено этим, просто находится на работе. Это не то солнце, каким я его знаю. Как женщина, бесстрастно исполняющая свои служебные обязанности в будничный день, уже не кажется мужчине идеалом возвышенной красоты, символом нежности и добродетели.
Люди в моих квартирах (особенно те, что постарше) огорчались, лишившись вечернего зрелища. Но что они могли сделать? Городом правили более могущественные силы, чем обитавшие в этих стенах. В конце концов, это не самое плохое, что могло случиться с моими постояльцами. И утешений, и других отдушин существовало для них предостаточно. Но не для меня.
С того времени я больше никогда не ощущал себя тем, кем (именно "кем") был на закате. И тогда мне впервые захотелось уйти. Превратиться в руины. Прекратить эту медленно тянущуюся старость. Наверное, этим я отличаюсь от моих каменных сотоварищей по улице. Те только жалуются то на людей, то на животных, то на погоду, то еще на что-то. Но цепляются за свое стояние, борются за него, если так можно выразиться. Старики и есть старики. Я не жалуюсь. И не борюсь. Просто знаю, что хорошо мне уже не будет.
Я застал войну. Хоть сейчас и не верится, прошло столько времени. В те годы я очень боялся погибнуть. Меня только-только отстроили, мои первые жильцы не провели в моих стенах и пары лет. И вдруг такое. Город опустел, съежился как-то. Становилось страшнее день ото дня. Дни ожидания. Стояла такая тишина, во время которой казалось, что стены не выдержат напряжения и рассыпятся в прах. Что стекла повылетают. И это было лишь начало. А затем наступили по-настоящему черные дни. Рев двигателей над городом до сих пор отдаленно слышится мне, когда звуки стихают. И я по-прежнему никак не могу привыкнуть к мирным самолетам, что порой кружат в небе. Для меня этот гул до конца моих дней будет значить только одно. Бомбардировки. Город, превратившийся в один большой взрыв. Грохот, мрак. Кошмар, который, казалось, ни одно живое существо не смогло бы пережить. И дым, рассеивающийся после того, как снова на время все стихает. И тот же город. Вернее, уже далеко не тот. То, что от него осталось. Неузнаваемый, опустошенный, разрушенный. Воронки и пепел. Редкие чудом уцелевшие дома. Колокольня в нескольких кварталах отсюда. Сейчас я лишь могу слышать ее надрывный звон, а разглядеть не смог бы, даже если бы был на три этажа выше. А тогда мы смотрели друг на друга. Почти одни. В немом ужасе. В непередаваемом ужасе. Не зная, увидимся ли на следующий день.
Когда все окончательно закончилось, живых и полуживых строений осталось в городе не более полусотни. По крайней мере, так мне казалось. Вернулись люди. Они победили. Осознание этого прибавляло им сил. Они радовались, встречаясь. Люди, до войны едва знавшие друг друга, становились одной семьей. Они находили свои дома или всего лишь их останки. Они плакали – навзрыд или тихо-тихо, вспоминая тех, кого не вернуть, вспоминая свою прежнюю жизнь. По многим было видно, что только победа поддерживает в них желание жить дальше. У них была надежда на лучшее. У меня тоже была такая надежда, тем более что я пострадал не так уж сильно. Я чувствовал гордость, встречая своих людей, видя изумление и облегчение на их лицах. Да, я выстоял, входите и располагайтесь.
Тогда мне хотелось жить долго-долго. Мне казалось, самое страшное из
