Лестница Ангела - Элина Курбатова
– Что это?
Василий молчал.
Безликий человек в черном снова наклонился к его уху и зашептал. Удивительно, как этот шепот подстраивался под жертву: под ее манеру говорить и манеру думать. Его невозможно было отличить от собственных черных мыслей.
– Чертова баба. Унизила тебя. А ты что? Помрешь тут за нее? Чтобы она и дальше с муженьком своим кувыркалась.
– Нет, он не сдастся, – тихо проговорила Лиза. – Я не верю. Он же типа… любит ее, да?
Лиза с надеждой посмотрела на Сизифа.
Тот, как всегда, не ответил.
– Эй ты, слышишь? Отвали от него! – крикнула Лиза Безликому, но тот не реагировал.
Офицер грубо схватил Василия за подбородок:
– Значит, семиа приютить? – он приблизил свое лицо к потному, перемазанному чужой кровью лицу партизана. – Мы тебия, свиния, своим делать. Будешь цар и Бог в своей деревне. Любая твоя быть. Нам нужны верны люди. Мы ценить верны люди. Мы – это порядок, уважениэ и власть.
Пока немец говорил, Василий смотрел ему в глаза, но потом отвел взгляд в сторону.
Он все еще сопротивлялся, но немец уже почувствовал, что в этом грязном партизане, при всей его силе, было и что-то гнилое, что делало его интересной пешкой для игры. Немец знал, как ломают дух народа начавшие служить врагу давние знакомые, соседи, родные. Он видел это много раз.
Движением головы офицер велел развязать пленнику руки.
Безликий продолжал нашептывать. Он знал, когда вставить свои слова. Не раньше и не позже. Он экономил силы, а потому не говорил, если за него могли сказать другие. Но теперь пришло его время:
– Сердце тебе извела. Жизнь испортила. Ты бы тут и не оказался без нее, ушел бы раньше. Остался ведь для нее. А она с тобой как с псом дворовым. Сама виновата. Куклу свою чертову сунула. «На удачу»! Сама себя и выдала.
Лиза медленно подошла к Василию и заглянула ему в глаза. Даже дотронулась до него, но тело Василия прошло сквозь ее пальцы, как песок. Она не чувствовала никакой связи с этим человеком, он был для нее недоступен. И все-таки Лиза попыталась.
– Не слушай! Ты ведь не можешь так поступить, – заговорила она в левое ухо Василия, но ее слова не доходили до него.
Она не в силах ничего изменить. Все это уже случилось.
Василий обхватил голову. Пальцы с такой силой впились в волосы, что кожа на лбу натянулась, а синяя жилка на виске надулась и запульсировала.
Пленник в подвале. Уже не похожий на человека, но все еще живой.
То же самое будет и с ним…
Он вспомнил, как Анна отвернулась от него, когда он произнес слова, которые мечтал сказать ей пятнадцать лет.
Безликий в Черном довольно потер руки: лед тронулся.
Немец налил полную стопку крепкого самогона, забранного у убитого председателя деревни, в чьем доме он и обосновался, хотя с трудом терпел вонь и убогость обстановки.
Он поставил стопку прямо перед Василием и ничего не сказал. Просто поставил и отошел назад, ожидая со скрещенными на груди руками.
Сизиф усмехнулся уголком рта и вышел из избы.
– Нам пора дальше.
Лиза, глядевшая на сцену почти не моргая, замешкалась.
– Эй, подожди, же я не досмотрела.
– Господи Иисусе, пощадите, – кричала Анна, стоя на снегу голыми коленями.
Ее ситцевая ночнушка была порвана в нескольких местах, волосы спутались, в глазах отражались красные отблески пламени, пожиравшего ее избу. Жар обжигал.
– Пощадите… Свиньи вы!
– Мы ничего не можем сделать? Совсем ничего? – проговорила Лиза.
Она пыталась внушить себе, что просто смотрит сцену из фильма. Ну, может, из документального фильма. Но у нее не получалось. Отчаяние этой совершенно чужой женщины пробиралось внутрь. Лизе ужасно хотелось сбежать. Но куда…
«Это только экраны, вокруг меня белые стены», – шептала она себе, не замечая, что голос становится все громче.
Сизиф слышал ее, но сказал только одно:
– Случившегося не изменить. Иначе все было бы слишком легко.
Анна причитала, ее плач тонул в треске горящего дома. Двое немецких солдат вытащили из избы слепого мальчика и кинули его в снег в нескольких метрах от матери.
Он плакал, оглядываясь, как слепой котенок, и тянул руки:
– Мама!
– Я тут! – закричала Анна.
Один из немцев что-то гаркнул.
Раздались выстрелы.
Тощее тельце мальчика дрогнуло и упало на снег. Он больше не шевелился.
Анна взревела. Это был нечеловеческий вой.
Лиза зажмурилась.
– Открой глаза, – приказал Сизиф. – Смотри. Ты должна понять, как устроен мир.
– Да пошел ты! Чего ты от меня хочешь?
Однако Лиза все же послушалась. По ее щекам текли слезы. Она даже ощущала, как они скользят по коже, чувствовала их соленый вкус.
Проекция…
На мгновение Лизе показалось, что она видит мир глазами Анны. Глазами, перед которыми все поплыло, как у нее самой тогда, в аптеке.
И вот то ли Лиза, то ли Анна увидела кровавые сугробы, смеющихся фрицев, односельчан за их спинами. Кто-то тихо плакал в платок. Кто-то стыдливо отводил глаза. Вдруг взгляд наткнулся на Василия. Она будто наступила на разбитую бутылку голой ногой: все тело пронзила боль. Василий едва держался на ногах – так сильно он был пьян. Возле него стояли два фашистских солдата. Не сразу, но то ли Лиза, то ли Анна поняла, почему не признала Василия в толпе: он был в немецкой форме.
Какой-то немец прицелился.
Анне было очень важно успеть. Успеть выкрикнуть в это потное, пьяное лицо, не моргая, смотревшее на нее:
– Гори ты в аду! Я проклинаю тебя!
Неожиданно Лиза как будто бы вернулась в тело. Она не сразу поняла, что именно ее вернуло. Уже позже она услышала слова Сизифа. Он тихо прошептал себе под нос, вторя словам Анны:
– Я проклинаю тебя до скончания веков!
Анна продолжала, пытаясь встать и обращаясь уже ко всем тем знакомым и родным лицам, которые видела за немецкими спинами:
– Запомните, люди, предателя, за…
Анна не договорила.
Голос ее оборвался, как лопнувшая струна.
Его прервал раздавшийся выстрел.
Василий истерически захохотал. Лиза увидела, как по его небритым щекам катятся слезы.
Немецкий офицер похлопал его по плечу и дал кусок сала. Василий, не глядя, взял. Его рука безвольно повисла, едва держа белый, мягкий ломоть.
Лиза увидела, как от толпы отделился Безликий человек в черном. Он сделал свое дело и теперь уходил. Лиза проводила его ненавидящим взглядом:
– И мне надо стать такой же сволочью? – спросила она Сизифа.
– Тебе придется, – неожиданно тихо проговорил тот и добавил: – Как пришлось и мне.
Ничего не
