Совсем не женская история. Сборник рассказов - Магдалина Вячеславовна Гросс
«Это Вы водитель? Вы хлеб нашим воспитанниками привезли?»– донеслось до него, словно откуда-то из глубины земли…
А ему показалось: «Минеев! Минеев, ты меня слышишь?»
– Светлана Сергеевна, – прошептал он едва слышно…
И снова, как в тот злополучный день, когда он так неумело по-пацански поцеловал её в классе, его руки и губы потянулись к ней. Но Светлана Сергеевна отстранилась:
– Мы с Вами разве знакомы? – в её голосе проскользнуло искренне удивление, но по счастью от слов не веяло холодом.
– Да… – начал Минеев и осёкся на полуслове. Что он ей мог напомнить? Зону? Напомнить «места не столь отдалённые» заместителю директора интерната? Она же, ставшая с тех пор ещё красивее, как ему показалось, вряд ли вспомнила бы его. Да и захотела бы вспоминать – это был большой –пребольшой вопрос…
Он подписал какие-то бумаги, разгрузил «ГАЗель» практически в одиночку, потому что напарника ему директор подобрал совершенно никудышного, пожал Сан Санычу на прощание руку и, прыгнув в кабину, покатил домой.
Назад он ехал всё с той же Анной Григорьевной, которая успела остыть от слов начальника, и всю дорогу болтала без умолку. Рассказывала о том, как повидалась с мальчиком, как решила взять его к себе домой хотя бы на каникулы или на Новый год, какой в этом интернате хороший и понимающий директор. Но Минеев не слушал её. У него были в голове свои мысли. Он крепко держал руль и всё думал о том, что жизнь всё-таки и справедливая, и несправедливая штука одновременно. Он даже не мог сказать сам себе, хорошо ли это или плохо, что он, спустя несколько лет встретил Светлану Сергеевну. Не мог он и ответить себе на вопрос, поедет ли он ещё раз в этот интернат, чтобы увидеться с ней, равно как не мог на тот момент сообразить, захочет ли она видеть его и разговаривать с ним. Мысли крутились и вертелись в его голове, Анна Григорьевна продолжала свой бесконечный монолог, пока наконец Минеев совершенно явственно не понял, что «ГАЗель» уже стоит во дворе их родного хлебокомбината.
Три года спустя…
Поднявшись на третий этаж, Минеев осторожно позвонил в дверь. За ней раздались лёгкие, едва слышные шаги. Затем дверь открылась, и мягкий приветливый голос произнёс с лёгким упрёком: «Лёш, ну что ты звонишь? Ключ лень достать? Или ты захотел Стёпку разбудить?»
Нет, Стёпку, своего маленького сыночка, Минеев разбудить не хотел и не посмел бы ни за что на свете. Он очень любил это создание, которое так было похоже на него: это была просто его, Алексея Минеева копия, только пока ещё совсем крохотная. Этакая миниатюра, где и носик, и бровки, и лобик – ну почти всё было его! Иногда Минеев даже удивлялся, как это такой маленький человечек может так точно своими чертами лица передавать черты лица взрослого человека. Порой Минееву казалось, что Стёпка даже движения – и те повторяет за ним довольно похоже, и снова про себя удивлялся этому чуду. Впрочем, не сильно разбирающийся в таком разделе биологии, как генетика, он, как правило, недолго думал об этом. Когда же Минеев брал малыша на руки, подкидывал его чуть ли не к самому потолку к неописуемому восторгу маленькой крохи-копии, он испытывал волну нежности и любви, которые, наверное, часто свойственны молодым отцам. Минееву же они, вероятно, были свойственны вдвойне, и именно поэтому он мог подолгу не выпускать Стёпку из своих сильных рук. Стёпка, впрочем, был совсем не против; во всяком случае, недовольства по этому поводу он никогда не выказывал. Единственное, что у сына было «не минеевским» – это глаза. Большие и отдающие в синеву, они достались младшему Минееву от мамы. Впрочем, Минеев-старший особыми муками ревности по этому поводу не терзался. Ведь ту, от которой родился его маленький сын, он любил не меньше. Любил и всегда помнил о том, что она в его жизни появилась дважды. Было ли это каким-то предзнаменованием или решением Её Величества Судьбы, Минеев тоже особо не задумывался. Он просто любил, и всё. И на свою любовь он всегда получал не менее нежный и страстный ответ. Вот поэтому-то их Стёпка был результатом не какого-то там расчёта или случайности – это действительно был ребёнок, рождённый по любви.
…Обычно после прихода с работы Минеев сразу шёл в ванную комнату, где, то и дело меняя воду, отмывал руки, пропахшие бензином, моторными маслами и ещё чем-то непонятным для обычного человека. Но сегодня руки были вроде относительно чистыми, как и его старательно вычищенная утром кожаная куртка. Поэтому, не заходя в ванную, он подошёл к жене, отодвинул прядь любимых волос, от которых пахло то ли цветами, то ли ванилью, и прижался губами к тому месту, которое впервые поцеловал, как ему казалось, совсем недавно. И прошептал, чуть прикрывая глаза: «Света… Светочка, как же я тебя люблю… если бы ты только знала…».
Волна тепла охватила всё его тело, как охватывала всегда в таких случаях, а он всё целовал, целовал свою любимую, не в силах оторваться…
Жизнь бабы Нюры
Жила баба Нюра на самом краю деревни. Дальше её ветхого, такого же, как и она сама, дома, был только луг. В мае луг начинал ярко желтеть распустившимися одуванчиками, головки которых позднее превращались в белые невесомые шарики. Спустя какое-то время налетавший на них весельчак-ветер сдувал лёгкие шапочки, оставляя на их месте только белёсые лысые «головки», которые ещё совсем недавно были покрыты тоненькими семенами – «парашютиками». Когда баба Нюра была ещё молодой, она с подружками частенько прибегала на этот луг. Все вместе они рвали одуванчики, плели из них венки. Пока руки были заняты делом, девочки заводили песни, чаще – протяжные, но не унылые, а – скорее – задумчивые. Потом надевали венки на головы и начинали водить хороводы прямо на лугу. Песни при этом становились более весёлыми, а когда хороводы сменялись беготнёй и играми, совсем смолкали, уступая место крикам, громкому смеху и весёлому настроению.
Как давно это было… Сейчас баба Нюра на луг уже не ходила. Глаза её совсем ослабли, видела она плохо. Так что если бы она и добрела до этого места, то ярко-жёлтые цветы она, наверное, ещё бы кое-как разглядела. Вот только желания любоваться на одуванчики у неё уже давно не возникало. Зимой же луг, занесённый снегом, и подавно не представлял
