Сожгите наши тела - Рори Пауэр
Андерсон хлопает ладонью по столу, и я подпрыгиваю.
– Лапшу мне на уши не вешай!
Стиснув зубы, я твердо отвечаю на его взгляд. Если это касается Нильсенов, то это мое дело. Не его. Пусть допытывается сколько угодно, я ничего ему не скажу. Сначала мне нужно найти семью, ради которой я приехала.
Коннорс устало трет переносицу.
– Боже. Яблочко от яблоньки…
Я не совсем понимаю, что он имеет в виду, но на всякий случай улыбаюсь и говорю:
– Вот именно.
Андерсон встает из-за стола и заслоняет собой свет, заслоняет окно, и я невольно вжимаюсь в спинку стула, но тут из вестибюля доносится голос – и, хотя он приглушен дверью, он разрезает расстояние между нами, как нож масло.
– Прошу прощения, – произносит голос. – Где?
На лицах полицейских появляется одинаковое выражение: смесь отвращения, усталости и чего-то еще – чего-то незнакомого. Трактовать эту эмоцию можно, только зная человека, который ее вызывает.
– Помяни дьявола… – бурчит Коннорс.
– Твою мать. – Андерсон отходит от стола и проводит ладонью по короткой армейской стрижке. – Слишком рано приехала.
Я выворачиваю шею. Через окно переговорки видно, как Тесс и Илай вскакивают на ноги, а в офис влетает женщина. Высокая, как мама, в голубых джинсах и рубашке в цветочек с закатанными рукавами. Длинные седые волосы, свободно рассыпанные по плечам, морщинистая кожа, покрытая неровным загаром.
– Тереза, – читаю я по ее губам. Тесс кивает и указывает на переговорку. Она явно растерялась, что, похоже, случается с ней нечасто.
Женщина поворачивается. Смотрит на меня через окно и улыбается, улыбается, улыбается так широко, что земля уходит у меня из-под ног.
Я знаю тебя, думаю я. А ты знаешь меня.
Она заходит и приносит с собой запах дыма; на ковре за ее спиной остаются комья земли с сапог и кромки ее джинсов. Я не могу отвести от нее взгляд, и моя рука сама собой тянется к ней, едва она оказывается в переговорке.
– Господа, – говорит она. Голос из трубки. Это она. – Позвольте узнать, какого черта вы делаете с моей внучкой?
Видеть девушку на шоссе – это одно. У нее было мое лицо, но лицо неподвижное, пустое и мертвое. Видеть бабушку – совсем другое.
Мы похожи. Похожи как две капли воды. Это не должно меня удивлять – в конце концов, мы с мамой тоже похожи до степени смешения, – но после сегодняшнего утра это все равно поразительно. Видеть жизнь, видеть, как под ее кожей двигаются мускулы. Мы Нильсены. Аптекарь был прав. «Вы с ними просто одно лицо». Это правда. Вот почему все вокруг знают, кто я такая.
– Бабушка, – говорю я еле слышно. Она смотрит на меня, и в ее глазах мелькает отголосок той улыбки, которую я видела через окно.
Этого мало. Я не знаю, чего еще жду: объятий? Вздоха облегчения? Слез? Ничего этого я не получаю. Но в ней чувствуется определенность, которой я никогда не видела в маме. Она во всем разберется. Я ее совсем не знаю, но в этом даже не сомневаюсь.
Полицейские с другой стороны стола держатся рядом: Коннорс бледный и напряженный, Андерсон красный и надутый.
– Ты не имеешь права сюда вламываться, Вера, – говорит он, просунув пальцы в петли для ремня и растопырив локти.
– А вы не имеете права без причины задерживать мою внучку, – парирует она и только теперь отводит от меня взгляд. Надеюсь, она будет называть меня только так. Ее внучка. Ее. – Она несовершеннолетняя, без сопровождения взрослого. Вам повезло, что я приехала прежде, чем вы окончательно наломали дров.
– Дело серьезное, – говорит Андерсон. – У тебя снова случился пожар…
– Благодарю, об этом мне известно.
– И у нас на руках две девицы, за которых никто не может поручиться.
– Я вижу только одну, – говорит бабушка. – И я готова за нее поручиться.
Я расплываюсь в улыбке, но тут вспоминаю, где мы находимся и почему наша первая встреча выглядит именно так.
– Потому что вторая мертва, – говорит Андерсон. – Она тоже из ваших, тут сомнений нет. Ты правда думаешь, что мы могли ее не узнать?
Я наблюдаю за ней, жду знака, который подтвердил бы его правоту. Что девушка в поле действительно ее родня. Тогда картинка сложится: я с мамой и моя сестра с бабушкой. Но ее лицо ничего не выражает. Ни скрытой вины, ни удивления. Она лишь хмурится и говорит:
– Мне очень жаль, что она умерла. Но я не понимаю, с чего вы взяли, что она имеет ко мне какое-то отношение.
– Мы нашли ее на твоей земле, Вера. Ты прятала ее?
Он забрасывает наживку, но тщетно.
– В наше время бывает всякое, – говорит она бесстрастно. – Молодые девочки сбегают из дома, побираются по стране…
Андерсон фыркает, и на этот раз я разделяю его недоверие. Она врет. Эта девушка наверняка пришла из ее дома, с ее земли.
– Кому, как не тебе, знать про сбежавших из дома девочек, – говорит он. – И про все остальное. Хорошо, что я храню все отцовские записи о старых делах.
Должно быть, он намекает на маму. На маму и первый пожар. Видимо, отец Андерсона работал над этим делом, а теперь ситуация повторяется. Андерсон прав: картинка складывается. Знать бы еще какая.
– Хочешь ворошить прошлое – дело твое. Но твоему отцу пользы это не принесло, и я сомневаюсь, что тебе повезет больше.
– Почему же? – говорит Андерсон. – Что за игру ты ведешь?
– Я не играю в игры. – Она словно разочарована в нем за то, что он посмел такое предположить. – Я бы хотела вам помочь, но, если вы продолжите вести беседу в таком тоне, боюсь, это невозможно.
До чего же спокойно она это говорит. До чего бесстрастно. Мне бы хотелось уметь так же. Взять все, что я видела, и запрятать подальше вместе со всеми вопросами. Но бабушка должна знать, что происходит. Да, она лжет полицейским, но мне-то наверняка расскажет правду, когда мы будем одни. Наверняка.
– Ну что вы, в самом деле. – Коннорс без особого энтузиазма пытается изобразить дружелюбие. Сдается мне, для этого уже поздновато. – Если бы одна из вас рассказала, что произошло, мы бы в два счета замяли это дело. Но твоя внучка не желает нам помогать.
Помогать? Мне не показалось, что от меня ждали
