Безутешная плоть - Цици Дангарембга

С каждой ночью свидания в соседней комнате становятся все свирепее, как будто Шайн замеряет уровень шума, производимого его женщинами, чтобы установить своего рода стандарт. Ты бьешься, чтобы ухватить сон, а когда засыпаешь, практически тут же опять просыпаешься. Пытаешься читать или укрываешься одеялом с головой. Наконец, поскольку отдых так же не дается тебе, как и все остальное, вылезаешь из кровати и смотришь во двор, понимая, что у тебя нет мужества ни на что, чего тебе бы хотелось: ни на отъезд из страны, ни на ловлю хозяйкиных сыновей.

Однажды вечером, через несколько недель после приезда Кристины, ты слышишь, как дверь Шайна открывается раньше обычного. Кто-то проходит мимо твоей комнаты к выходу. Радуясь, что сможешь отдохнуть, ты откладываешь расползающиеся журналы и забираешься в кровать.

– Ты позвонишь мне? – вкрадчиво спрашивает женщина соседа из коридора.

– Позвоню, – уверяет Шайн.

– А если не позвонишь? Я дозвонюсь до тебя сюда? По телефону, который ты мне дал? – продолжает голос с жалостливой тоской.

– Ты боишься, что я тебя забуду? – усмехается Шайн.

– Не забывай. Я уверена, ты не сможешь забыть, после сегодняшней ночи, – подхихикнув, говорит женщина.

– Не волнуйся. – Голос Шайна темный, тягучий, как патока. – Ты не из тех, кого мужчины хотят забыть.

Ты туго завязываешь повязку на глаза и закапываешься головой под подушку.

Входная дверь захлопывается. Ноги Шайна топают обратно в комнату, потом в его ванную. Через несколько секунд шумит его душ, то и дело плюясь, поскольку городской совет не обеспечивает регулярный напор.

Ты наконец засыпаешь, и тут опускается и скрежещет ручка двери.

– Тамбудзай! Тамбудзай! – шепчет сосед.

Ты перестаешь дышать и молчишь, радуясь, что дверь заперта.

– Тамбудзай! Не волнуйся, давай просто поболтаем.

Голос Шайна просачивается в щель между дверью и косяком.

Во рту у тебя пересыхает, он наполняется песком, сердце колотится о ребра, ты не шевелишься.

– Сука, – выдыхает Шайн в безмолвие.

Ты молчишь.

– Тебя не станет – никто и не заметит, – заключает он и топает обратно к себе.

Тишина возвращается, как будто кто-то ударил кулаком. Спустя некоторое время его шаги опять раздаются в коридоре. Он выходит из дома и через несколько часов возвращается с сиплой партнершей.

Потом наступает тишина, и вдруг, оттаскивая от опушки сна, тебя пугает осторожный вопрос.

Тук-тук-тук. По твоему окну стучат ноготки.

– Ты меня слышишь? – спрашивает приглушенный голос.

В лунном свете блестят выпученные глаза.

– Ты которая? – шепчет женщина, окружающая эти глаза.

Вся в пятнах, призрачная за розовыми занавесками, поникшая фигура распластывается на окне.

– Там есть ключ? Я хочу открыть дверь. Ты должна меня впустить, – говорит она.

Понимая, что ей может быть видно в щель, ты отдергиваешь занавески, обнажив расщепленное лицо: одна половина – серебро, другая – эбен.

– Ты ведь меня знаешь, правда? – спрашивает женщина.

Ты широко открываешь глаза.

– Я была здесь на прошлой неделе, – торопится она. – У Шайна, неужели не помнишь?

Она опять стучит, настойчивее. Ты открываешь окно.

Женщина немного расслабляется.

– Они все такие? – спрашивает она, мотнув головой на оконную решетку.

Ты наконец киваешь и добавляешь:

– Кроме туалета. Но оно крошечное.

– Тогда открой мне, – просит она.

– Попробуй там, – машешь ты в сторону окон Берты и Мако и, когда она открывает рот, чтобы дальше тебя уговаривать, выдумываешь: – Я потеряла ключ!

– Псс, – втягивает посетительница воздух сквозь зубы.

Она крадется вдоль стены, топча настурции, которые усердно поливала Кристина. Скоро опять раздается стук.

Минуты идут, а ты лежишь под одеялом, размышляя, что лучше: чтобы женщины твоего соседа были у него в кровати или у тебя за окном. Когда хихиканье в комнате Шайна затихает, ты зажмуриваешь глаза, понимая, что имеешь дело и с тем и с другим. Через пару минут густой тишины из комнаты соседа доносится невнятное бормотание, за которым следует краткий выплеск шепота. Еще через несколько минут глухой стук говорит тебе, что кто-то неловко пытается открыть маленькое окно ванной.

В коридоре скрипят двери, остальные соседки выбегают в коридор.

– Чи-и? Что происходит? – Голос Мако просачивается под дверь.

– Всё эти! Вот достали! Сами же и напросились, – шипит Берта.

– Может, она ушла? – робко спрашивает Мако.

– Ага! Уйти оттуда, куда сама притащилась? – язвит Берта. – Иве, Мако, какая женщина так поступит? Если у тебя есть хоть какой-то разум, скажи мне, куда он подевался?

– Она тебя разбудила? – шепчет Мако, умиротворяя Берту сочувствием. – Она стучалась и ко мне в окно.

– А чего бы иначе я вышла? – огрызается крупная женщина. – Я сказала, девушка, перестань стучать, как будто окно твое. И разве тебе неизвестно, что это и не окно твоего мужа, спросила я. Ты только посмотри на нее, думает, что сахар покупают не в магазине на собственные деньги, а на идиотские члены Шайна.

– Они за ним бегают, – соглашается Мако тонким дрожащим голоском.

Берта с отвращением фыркает, как всегда, когда смакует чужие несчастья.

– Ха, спорю, его мать проводит жизнь в слезах, потому что ходит за полдесятком, если не за десятком детишек. Если бы я была матерью Шайна, я бы его удержала. Спустила бы, как дерьмо, и все бы кончилось.

– Тсс, – предупреждает Макомбореро. – Что, если он тебя услышит?

– Тогда и посмотрим! – гогочет Берта.

Пока соседки беседуют, в палисаднике поднимаются беспорядочные крики.

Ты медленно вылезаешь из кровати, нашаривая ногами парусиновые туфли. Не желая