Семь дней в июне - Тиа Уильямс

И пока что двенадцатый класс превращался в катастрофу. Ей всегда удавалось получать высший балл по всем предметам. Но в этом году мигрень жестоко захватила новые территории. Из-за сильных болей Ева начала прогуливать школу, проводя день за днем в постели – то в парализующей агонии, то под кайфом от обезболивающих, то в тошнотворной комбинации того и другого. Пятерки превратились в двойки с минусом, и Принстонский университет отказал ей в приеме. Принстон должен был ее спасти. Что же спасет ее теперь?

В то утро в ванной Женевьева прозрела. Пришло время завести друга. Она хотела узнать чьи-то секреты. И поделиться своими.

Вашингтон, округ Колумбия, мог стать новым стартом. Она просто выберет кого-нибудь и погрузится в работу. Разве это трудно? У самых ужасных людей были друзья. У О. Джей Симпсона[58] были друзья.

В ее последней школе, в Цинциннати, было трудно. Но школа Вест-Трумен оказалась намного сложнее. Школьный двор был запружен детьми, а учителей не было видно. Толпа будто явилась из рекламных видеороликов – ностальгические свитера, тимберленды и кофточки конфетных расцветок. Из колонок доносились неистовые удары, а половина школы была в футболках Madness[59].

Женевьева следовала образу «девчонка-сорванец» и «мне плевать». На ней была старая футболка с концерта Nas Illmatic[60], треники, из которых она сделала шорты, и кроссовки Air Force 1[61]. Кудрявые локоны собраны в конский хвост на затылке. Как обычно, она прятала тощую фигурку под безразмерной мужской рубашкой работяги.

Ева расположилась у спортивных трибун, на кладбище сигарет. Перспективы операции «Друг» выглядели мрачно. Толпа на школьном дворе казалась непроницаемой, единой группой. Правда, на трибунах сидели несколько одиночек. Прищурившись от солнца, Ева оглядела ряды в поисках дружелюбного лица.

Он сидел в верхнем ряду трибун, прислонившись к кирпичной стене, заклеенной объявлениями. Белая футболка и тимбы. На его коленях лежала книга, и он читал ее, сосредоточенно нахмурив брови и прикусывая губу. Он выглядел так, будто жил словами.

«Я тоже так читаю», – подумала она.

Он перевернул страницу, и Ева мельком увидела его блестящие золотистые волосы, каштановые глаза. В солнечных лучах они засияли бронзовым светом. Может быть, это игра света? Этот мальчик излучал такое спокойствие. Ангел среди смертных.

Женевьева доверяла красивым мальчикам. С ними она была в безопасности, потому что им были нужны королевы бала, а не она. Беспокоиться стоило из-за других парней, равных ей, из ее лиги.

Она направилась вверх по шатким трибунам. Именно тогда она заметила истрепанный гипс на его левой руке. Никаких подписей. Подошла чуть ближе и увидела свежий шрам, рассекший его нос. Еще шаг – и она увидела на костяшках его пальцев (на обеих руках) фиолетовые и зеленоватые синяки. А зрачки его глаз были очень, очень расширены.

Ладно, вблизи вид у него был уже не такой ангельский. Но теперь, когда она стояла перед ним, поворачивать было слишком поздно. Он посмотрел на нее с легким любопытством и вернулся к книге. Джеймс Болдуин «Другая страна»[62].

– Привет, – сказала она. – Можно я здесь посижу?

Тишина.

Не выдержав, она опустилась рядом с ним.

– Я Женевьева Мерсье. – Она произнесла это как Джон-Ви-Эв Маре-Си-Эй[63].

Он хмуро взглянул на нее.

– Французское имя, – добавила она.

Он бросил на нее взгляд, говоривший: «Да ладно».

– Ничего, что я здесь сижу?

– Нет.

– Ты что, придурок?

– Oui[64].

Социальный эксперимент провалился. Женевьева всегда знала, что нельзя отождествлять красоту с совершенством. Она жила с бывшей «Мисс Луизиана», которая выглядела безупречно, но однажды протерла всю квартиру салфеткой для лица Neutrogena.

До звонка оставалось еще пятнадцать минут, а тем временем солнце уже вовсю трудилось над ее головой. Неуклюже порывшись в рюкзаке, она достала роликовый пузырек лавандово-мятного эфирного масла и втерла каплю в виски. Масло приятно пощипывало.

Женевьева заметила, что мальчик наблюдает за ней, отложив книгу.

– У меня бывают мигрени, – объяснила она. – Такие ужасные, что головы не повернуть. Например, если я хочу посмотреть направо, мне приходится поворачиваться всем телом. Вот так.

Она повернулась к нему. Он смотрел на нее недоверчиво и растерянно.

– Это подстава? Кто-то собирается на меня напасть? – Его голос был сонным и скучающим. – Ты дилер? Каюсь, если я должен тебе денег.

– По-твоему, я похожа на дилера?

– У меня были девушки-дилеры. – Он пожал плечами. – Я феминист.

– Я бы не стала подставлять тебя под удар. Я бы все сделала сама.

Он обежал взглядом ее миниатюрную фигуру.

– Ты ростом и комплекцией – леденец «Веселый ранчер».

– У меня комплекс Наполеона.

– У девочек такого быть не может.

– Ладно, феминистка. – Женевьева закатила глаза, отчего в висках взвилось небольшое торнадо. Мимо прошли две девушки, посмотрели на них и захихикали, прежде чем убежать.

Он нахмурился.

– Что ты здесь делаешь?

– Пытаюсь завести друзей, – сказала Женевьева.

– У меня нет друзей.

– Не представляю почему.

– Я не знаю, что говорить людям. – Он воткнул ластик в свой гипс и провел им туда-сюда будто в режиме замедленной съемки. – О чем говорят нормальные люди? О выпускном? Об убийствах и гангстерах?

– Да хрен его знает, – призналась она. – Но это даже хорошо! Мы можем посидеть в тишине.

– Отвянь.

Он вернулся к книге.

Не очень приветливый. Но теперь она хотя бы познакомилась с кем-то в этой огромной, страшной школе. Не представляя, что теперь делать, она прикрыла рукой глаза от солнца и втерла в виски побольше масла.

Женевьева почувствовала, что парень за ней наблюдает. Она уже собиралась объяснить ему, как лаванда снимает напряжение, когда он вынул из кармана джинсов очки Ray-Ban и протянул ей. Она надела их, ошеломленная щедростью. Потом он выдохнул (с покорностью?), закрыл книгу и прислонился спиной к кирпичной стене, закрыв глаза.

Женевьева не могла отвести от него взгляд. Она никогда не видела такого лица, как у этого парня. Сердце слегка дрогнуло, и она прикусила губу. Нет. Она не могла влюбиться. Она не доверяла себе; всегда заходила слишком далеко.

Но посмотреть на него не помешает. Она изучала его мечтательное, отрешенное выражение лица, гадая, что он принимает.

– Морфин? – спросила она. – Кетамин?

Он приоткрыл один глаз.

– Ты точно не дилер?

– У меня есть рецепты от врачей. По сути, я целая аптека. – Она помолчала. – «Аптекарь! Быстро действует твой яд…»[65]

– Вот так я умираю с поцелуем, – тут же ответил он. – Китс?

– Шекспир! – воскликнула Женевьева. – Помнишь, из какой пьесы?

– «Ромео и Джульетта», – проворчал он.

– Ты писатель? Или просто ходишь на курс английского для ботаников?

Он пожал плечами.

– Я пишу. У тебя получается?

Он опять пожал плечами.

Она ухмыльнулась.

– Я лучше.

А потом он усмехнулся. И это было неправдоподобно, удивительно, как если бы вас затоптали единороги в Нарнии. Господи,