Константин Станюкович - Том 2. Два брата. Василий Иванович
— Какие шутки? Экий вы «обидчистый», как говаривала моя маленькая сестренка, — добродушно рассмеялся Прокофьев. — Ведь в самом же деле кусок лакомый… вдобавок загадочная натура… Когда же ко мне? Заходите как-нибудь — поближе познакомимся, а теперь до свидания… пора к докладу. Скоро едете?
— Завтра.
— Смотрите, принцесса не пустит! — пошутил опять Прокофьев.
— Работать пора, и так уж довольно бью баклуши… надо за дело.
— По части писания? Насчет курицы в супе?
— Да! — почти резко ответил Вязников, задетый за живое тоном своего нового знакомого.
— Бог вам в помочь!
«Это еще что за сфинкс*?» — несколько раздраженно повторил Николай, поглядывая вслед Прокофьеву и чувствуя невольное уважение к «сфинксу». Какой-то спокойной силой веяло от этой мощной высокой фигуры; энергией и волей дышало его скуластое, мужественное, выразительное лицо. Непременно хотелось узнать поближе этого человека, так ли много даст он, сколько обещает.
— А мы с вами, Николай Иванович, в сад? Будем болтать? — раздался сбоку веселый голос Нины Сергеевны. — Что это вы как будто не в духе? Или господин Прокофьев нагнал на вас хандру?
— Нисколько. Вы беседовали когда-нибудь с Прокофьевым?.. Не правда ли, мужественная фигура?
— А, право, не обращала внимания! — равнодушно проронила Нина. — О чем он будет со мной говорить?
— Что он здесь делает?
— Да я почем знаю? Управляет на заводе, а что он делает — мне-то какое дело? Знаю только, что молчит, и это уже большая рекомендация. Так надоели все эти умные разговоры. Ужасно надоели. Ну, пойдемте… Или вы, быть может, хотите остаться с барышнями?
— Вовсе не хочу! — рассмеялся Николай.
— И даже вовсе! — засмеялась Нина, вбегая в густую аллею. — Это очень мило с вашей стороны. Если бы сестры услышали, то я бы вас не поздравила.
— И вы шутить охотница, как я посмотрю, Нина Сергеевна.
— Что значит: и вы?.. Кто еще шутит?
— Прокофьев.
— Будто? Разве он умеет шутить?
— Еще как ядовито.
— Вот как!
— Вы бы с ним поближе познакомились. Право, очень интересный человек.
— Довольно мне и вас… И вы интересный!
— Я завтра уезжаю.
— Так скоро? Надоело?
— Не то… Пора и честь знать…
Нина на секунду задумалась, потом внезапно усмехнулась и проговорила:
— Вы решили непременно завтра бежать?
— Не бежать, а ехать. Бежать еще рано.
— И не придется… Куда вы торопитесь?
— Дела…
— Дела? — переспросила она, взглянула на Николая и рассмеялась. — Какие у вас дела?
Николай и сам рассмеялся.
— Останьтесь! — проговорила она вдруг повелительным тоном, улыбаясь в то же время так нежно и ласково, что Николай на мгновение притих и изумленно взглянул на Нину.
— Вы хотите? — прошептал он.
— Хочу.
— Так я останусь на один день.
— А на два?
— Пожалуй, и на два! — улыбнулся Николай.
— А на три?
— Вы… вы тешитесь, Нина Сергеевна… видно, вам в самом деле в деревне очень скучно!
— А то как же!
Николай любовался молодой женщиной с нескрываемым восторгом. Он взглядывал на ее пышную грудь, на ее сверкавшие ослепительной белизной плечи и вздрагивал пробуждающейся страстью молодости.
А Нина Сергеевна шла себе спокойно, точно ничего не замечая, шла вперед, в глубь аллеи, медленно обрывая на ходу сорванную ветку.
— Что же вы молчите, Николай Иванович? Останетесь три дня?
— Три дня — слишком много. Пора к старикам.
— Как хотите. Я вас прошу, потому что (она нарочно сделала паузу)… потому что с вами скучать веселей, право. Не то, что с Алексеем Алексеевичем.
— Умных разговоров не веду?
— Во-первых, умных разговоров не ведете, а во-вторых…
— А во-вторых?
— Юный вы еще… Не совсем изломанный… и то редкость!
— Благодарю за честь…
— Не благодарите пока. Поблагодарите после.
Нина произнесла последние слова как-то особенно, подчеркивая их.
— Впрочем, вам это полезно! — произнесла она, как бы отвечая на свои мысли.
— Что полезно?..
— Наблюдать людей! — рассмеялась она.
— Вы все говорите нынче загадками, Нина Сергеевна.
— Такой стих напал.
— От нечего делать?
— Пожалуй, что и так! — промолвила она и лениво зевнула…
— А с Горлицыным пробовали скучать?
Она улыбнулась.
— Пробовала, но только он невыносим, хотя, говорят, и ученый человек. Впрочем, для Нюты Штейн он будет превосходным мужем в немецком вкусе. Она будет молиться на него, вязать ему чулки и дарить ему детей, а он будет, в качестве гениального человека, третировать ее. И оба будут счастливы.
— Вы, как посмотрю, мрачно смотрите на людей.
— Ах, если б вы только знали, как они мне все надоели, эти ваши петербургские развитые люди. Я их довольно насмотрелась. До тошноты надоели, ей-богу. И все говорят, говорят, говорят, — как им не надоест! Скучно слушать. Вы вот хоть не имеете пагубного намерения развивать меня, и за то с вами не так скучно.
— Разве другие пробовали?
— Пробовали, — рассмеялась Нина. — Все, много их там, все пробовали. Горлицын даже химии учил меня.
— Вас — химии?
— Меня и… вообразите… химии! Недели две занимался, а потом рассердился и бросил, увидав, что я хохочу и над ним, и над его химией. Присухин все-таки умнее: он химии меня не учил, но больше говорил о назначении женщины и о прелести быть другом и помощницей такого замечательного человека, как он. Разумеется, не прямо, а больше в своих красноречивых речах. Всего было! — протянула Нина. — Но самая скука в том, что обыкновенный финал всех этих попыток…
— Руку и сердце? — подсказал, смеясь, Николай.
— Вы угадали! Ужасно глупая у них манера ухаживать. Они воображают, что умные разговоры — самая лучшая увертюра к любви. Да они, впрочем, разве умеют любить? Так только, умные слова о любви говорят. Заранее знаешь, чем все это кончится, и только ждешь, скоро ли признание, или нет. Все это ужасно скучно.
Говоря, что все это «ужасно скучно», Нина Сергеевна опустила голову и в раздумье подвигалась вперед по аллее.
— Знаете ли, какой я вам дам совет, Николай Иванович, благо вы еще молоды, а я уж не молода.
— Вы… не молоды?
— Мне двадцать восемь лет, молодой человек! — произнесла она как-то степенно. — Никогда не резонерствуйте перед женщиной и не играйте комедии любви. Это может очень дорого стоить.
— Никогда не буду! — шутливо проговорил Николай.
— Не смейтесь. Теперь я серьезно говорю.
— Вас не разгадать: когда вы серьезно, когда нет.
— Выучитесь… Надеюсь, мы с вами останемся друзьями, и вы не удивите меня признанием. Правда ведь?..
— А если?.. — улыбнулся он.
— Тогда с вами будет скучно…
— И вы рассердитесь?
— Рассержусь.
«Так ли?» — подумал Николай, взглядывая на Нину.
— Так рассердитесь? — повторил он.
— И даже очень! — прошептала Нина.
Эти слова кольнули Вязникова.
— Странная вы, Нина Сергеевна!.. — произнес он.
— Странная? — переспросила она. — Вы мало еще женщин знаете! А может быть!.. Впрочем, про меня и не то говорят. Вас разве не предостерегали?
— Нет.
— Так ли? — спросила она, заглядывая Николаю в лицо.
— Положим, предостерегали.
— Я была уверена. К чему вы хотели скрыть это! Мне, право, все равно, что говорят про меня. Я к этому равнодушна.
В голосе ее звучала презрительная нота.
— Тем более что я знаю, как пишется история, особенно история хорошенькой женщины… Однако повернемте назад… Мы сегодня зашли с вами далее обыкновенного. Пожалуй, Алексей Алексеевич переменит мнение насчет ваших талантов…
Они пошли назад. Нина прибавила шагу.
— И страшные вещи рассказывали? — заговорила молодая женщина.
— Ведь вам все равно.
— Вы не верите? Мне, может быть, все равно, но все-таки женское любопытство…
— Ничего страшного. И может ли быть страшное?..
— Кто знает! — тихо проронила Нина.
— Вы хотите запугать меня?
— Ничего я не хочу! — с досадой проговорила Нина. — Так как же рисовали меня, говорите?!
— Никак, просто советовали беречься.
— Пожалуй, что вам нечего было советовать…
— Отчего мне именно?..
— Мне кажется… Оттого-то с вами и весело.
Они подходили к дому. Вся компания шла к ним навстречу.
— Так вы не боитесь остаться?.. Останетесь? — поддразнивала молодая женщина.
— Чего бояться, я не из трусливых.
— Вот это славно. И скоро приедете?
— Приеду.
— И признания не сделаете?..
— Не сделаю! — рассмеялся Николай.
— Вашу руку! Значит, мы останемся друзьями и приятно проведем лето, — весело сказала она, пожимая Николаю руку, — а потом…
