Марк Слоним - По золотой тропе - Чехословацкие впечатления
И я уж точно знал, что румяный хозяин в рубашке и фартуке с удивлением будет смотреть на бумажку, которую я суну для расплаты, и громким голосом потребует серебряных грошей, вычеканенных в Пильзне по приказу Жижки. Воин положит мне на плечо железную перчатку, все заметят мой диковинный костюм и чужую речь и по площади, охраняемой часовыми с алебардами, как вражеского шпиона, поведут меня к старинному входу городской темницы. {105}
НИЖНЕЕ ЦАРСТВО
В тридцати километрах от Брна "Моравский Крас" теряет свою ласковость: холмы превращаются в горы, камни - в скалы, небо завешено лесами. Ущелье узко, дремуче, дорога бешено крутит, утесы - сейчас обрушатся, сосны прыгают с откосов, лес ощерился зубьями копий - и мы летим все ниже, проваливаемся в какую то зловещую воронку, до дна которой не доходит солнце. Потом, между страшных скал - впадина, слышно, как за колючими вершинами ударяет гром. В сером камме гор - зияния. Эго входы в пещеры Мацохи.
В первую - Масарикову, открытую немного лет тому назад, - ведут досчатые мостки. Под ними - река, пропадающая под горой. Под сводами пещеры - плоскодонная лодка. Проводник рукою отталкивается от мокрых стен, и в подземной тишине, в узком коридоре мы плывем по ледяным водам Пинквы.
От желтого света лампочек еще страшнее, еще призрачнее эти гнетущие своды: то и дело раздается окрик гребца - и мы покорно нагибаем головы.
Стены, с которых свисают гигантские сталактиты - в морщинах, точно кожа мамонта. На поворотах - острые утесы разевают чудовищные челюсти. Потом вода расширяется в озеро, своды возносятся - и сверху - низвержение капель, превратившихся в блестящий камень, бесчисленные щупальца водяного чудовища. {106} А с земли им навстречу тянутся сталагмиты: на каждом круглится тускнеющая, отвердевающая влага. Одни подымаются неживым лесом, другие едва возвышаются. Над ними нависают известковые сосульки - длинные, как пики или уродливые, как искривленные корни, порою мощные, точно готические колонны.
В одной высокой пещере с большим озером сталактиты спускаются ровным рядом толстых трубок. Они, как орган. И пилястрами храма восходят сталагмиты. Здесь - древность. В пятнадцать лет на один миллиметр увеличивается сталактит. Пятьдесят тысяч лет тому назад начала капать вода, каменея известковым пальцем. И через семь тысяч лет этот смешной сталагмитовый росток, показавшийся из земли, дойдет до вышины не моего колена.
И опять ладья плывет неслышно в темном ходе туннеля. Двойным сводом тяготеют каменный потолок и эта страшная подземная тишина. От холода и сырости коченеет тело; вода мертва, черна бездонно: семнадцать метров глубина Пинквы. Равномерно, безустанно где то впереди падают капли.
Таким, должно быть, представляли себе "посмертное блуждание души" те, кто верили в нижнее царство Аида.
Точно Стикс, течет подземная река под пещерами Мацохи, - и вот сейчас черные ее воды превратятся в течение Ахерона, грозный перевозчик встанет на ладье, - и к берегу, откуда нет возврата, разгневанным веслом будет гнать упирающиеся тени.
Наш Харон медленно гребет лопаточкой. Весь мир перестал существовать: только есть эта душная узость, эта сдавленность огромных скал, темная сырость смерти - без конца мы будем плыть по реке времен, по Дантовскому triste ruscel, горестному потоку. {107} И снова - раздвигаются скалы, в великолепную пещеру вплывает лодка, и мы выходим из нее, чтобы обойти нагромождения сталагмитов и обломков.
Бледно светят электрические лампочки. В углах, в гротах засады теней. Когда лампочки гаснут, одна за другой, тени разом вырываются, наводняют победными легионами тьмы.
Впереди - как занавес, в морщинах и складках, желтовато-белая стена сталактита: а под ней, вместо рампы, поле, блестящее круглыми головками. Возле - в линию - прямые сталагмиты, сверкающие, точно мрамор памятников на кладбище. И у зловещего прохода реки известковый меч угрожает обращенным к низу острием. Повсюду - странные фигуры, сказочные очертания; когда потухают все лампочки, кроме одной, оставленной за целой семьей сталактитов; - в полутьме прозрачные багровеют мечи, руки и колонны - кровавый отсвет падает на змеиную падь реки - и она уже не Стикс, а Флегетон, вытекающий из адова леса самоубийц, из озера кипящей крови, о которой варятся те, кто сам в жизни пролил кровь ближнего.
Еще один поворот под утесом - последнее плавание. Издали желтеет зрачок лампы. Круг света шире, скалы виднее и злее, лодка скользит беззвучно, быстро - безгласно мчимся мы до горьким водам Леты, земные тревоги растворились в пещерной влаге. О чем вспоминать людям во мраке этих стен, прорытых маленькой рекой еще до рождения человечества?
Час длится вечно. Мы ныряем в самый узкий и темный туннель, и почему то кажется, что за ним, что за этой выросшей вдруг скалой - последний срыв - и стремглав обрушится лодка в бездонную черную глубь. И в самом деле: лодка вздрагивает, летит - и ударяется о {108} доски... Через железный турникет входа виден ослепительный праздник дня, необычайное великолепие красок. И не веришь раскатам грома: неужели такой свет возможен под облаками, в бурю.
Но спешит проводник: держась за скользкие перила, идем опять внутрь горы, в знаменитые пещеры Мацохи. В них нет реки, но постоянно сочатся и пробиваются ручьи. Вода выела камень, пробила ходы, обточила эти глыбы земли, обрушила эти скалы, придала дикую мрачность этим сплетениям сталактитов, соединила их галереями и арками, изгибающимися, точно венецианское Риальто. То и дело расширяется узкий туннель, по которому с опаской, гуськом идут люди, и гигантские пещеры раскрываются в сталактическом матовом блеске. От исполинских кенгуру - динозавров, от хвостатых ихтиозавров спасались здесь мохнатые люди в шкурах. Под этими вечно сырыми сводами испуганно внимали они зыку мастодонта и змеиному свисту птицы-ящера. Из хвороста и сучьев разводили они огонь, и тени безобразный танец плясали на стенах, из которых вытягивались сталактитовые персты и фигуры. Из пугающей темноты пещеры старики плыли в ледяной мрак нижнего царства, - и кости тех, кто умер в каменный век, были найдены в этой влажной земле.
Выход из Мащохи - в скале. Под ней пропасть, стесненная с боков отвесными громадами в полтораста метров вышины. Это дно Мацохи: и здесь была некогда пещера, но с незапамятных времен провалился ее свод. Внизу, в узкой воронке хаос камней, обломков, известковых скал: циклопы дрались здесь необъятными палицами.
Скудный мох ползет по стенам срыва, под скалой - озеро необыкновенного цвета: в синь превращается отраженная зелень скал. Из озера - выбегает река, водоворотом скрываясь в туннеле под землей. {109} Над сближенными вершинами с зазубренным лесом, узкая щель неба, - и в серо-темном - разрывы молний. Сейчас под облаками появится тень птеродактиля, ищущего убежища на дне пропасти.
Назад - тот же путь. Скользящие ходы, уступающая ноге земля, пугающая фантастика сталактитовых сокровищ, невероятные пещеры, в которых неловко, неуютно сознавать себя человеком: каждая скала молчит с тысячелетним презрением, в споре воды и голосов побеждают невозмутимые, миллионные капли, - ни о каких Наполеонах или революциях знать не желают маленькие сталагмиты: у них размеренная поступь, торопиться некуда, один шаг в сто столетий.
И опять все то, чего бежит взор, чего боимся: тьма, равнодушный лет времени, и сумасшедшее безгласие могилы, и раскрытая, душная пасть земли.
Потом автомобиль, горы расступаются, рассекаются нехотя: нельзя живым выпустить того, кто плавал по водам Стикса.
Кручи, обрывы - точно в Вагнеровских трагедиях. Тщетно ждешь полета валькирий над драконьим лесом. И повороты, подъемы, рябь спуска - шоссе, первое мелькание домов: уже протяжными голосами паровозов стонет станция.
Румяные девочки с косичками, и гимназисты, старающиеся быть вежливыми и говорить басом, пьют лимонад после утомительной экскурсии. Пыхтящие автобусы привезли их с Мацохи. У одного мальчика -граммофон в кожаной коробке. Мы слушаем танцы и романсы в дымной зале ресторана. За окнами шумит настоящая река.. Уже вечер - пыльные люстры мигают тусклыми лампочками. Мы ждем поезда - под хрип граммофонной музыки. {110}
КАЗЕМАТЫ ШПИЛЬБЕРГА
В ночь на 30 августа 1746 г. в ворота крепости Шпильберга у Брна въехала венская карета, окруженная многочисленными всадниками. В первом дворе ее встретили комендант и его подчиненные. При свете факелов с любопытством и опаской смотрели они на человека гигантского роста, выходившего, сгибаясь, из кареты. У него было надменное лицо, опаленное пороховым взрывом, и повелительные жесты. Не отвечая на приветствия, он огляделся, словно ожидая воинских почестей. Стража окружила его. Барона Франца фон Тренка, вождя пандуров и любимца Марии Терезии, ждал каземат и пожизненное заключение.
Отец Франца Тренка был прусский дворянин, перешедший на службу к Австрии и принявший католицизм. Сыну он оставил крупное состояние, неукротимый нрав и поместья в Славонии.
