Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник) - Рю Мураками
Эту песню ее попросил спеть Язаки. Голос Изабеллы совершенно не был похож на голоса всех тех певиц, которых актрисе доводилось до этого слышать. По тембру он напоминает тромбон, подумала она. Носовой, гибкий, богатый, немного надтреснутый, металлический… С террасы была видна череда белых, бежевых и оранжевых домов города Тринидад, который словно тонул в этой дождливой и туманной ночи. Но не только ночной пейзаж зачаровывал актрису – она не отрываясь смотрела на горло певицы, изборожденное тонкими морщинами. При каждой высокой ноте ее вены наливались кровью и дрожали. В этом горле не было голосовых связок, там находился звенящий средневековый колокол. Изабелла пела о черных слезах так, словно хотела примешать их к льющему снаружи дождю и разнести их по ветру. Но когда песня была допета и Язаки с актрисой зааплодировали, Изабелла снова впала в гнев: «Я спела. А теперь твоя очередь, скажи, в конце концов, кто ты?» «Актриса», – пролепетала та. «Актриса…» – расхохоталась Изабелла каким-то дребезжащим, неприятным смехом, очень напоминавшим ненастроенный приемник. Язаки положил камеру и встал между ними. «Рейко, ничего не отвечай. О чем бы она тебя ни спросила – ни в коем случае не отвечай». Она никак не могла понять, почему вдруг Изабелла так рассердилась и почему Язаки велел ей молчать. «Да почему же? Разве мы сделали что-то плохое?» – взволнованно проговорила актриса, хватая певицу за руку. Изабелла грубо оттолкнула ее. «Ты шлюха!» – заорала она. Актриса от неожиданности подпрыгнула на месте, и на ее глазах мгновенно выступили слезы. «Глянь-ка, шлюха расплакалась!» – продолжала кричать Изабелла. Сделав глоток из бутылки, она завопила ей прямо в ухо: «Еще до того, как вы приехали сюда, я знала, что ты – самая мерзкая из шлюх! Мне об этом утром сказал Орула, я общалась с божеством… Почему ты с этим мужчиной? Ты говорила, что любишь его, ты солгала, это была ложь, я сразу поняла, что ты лжешь, сразу, в одно мгновение!» Изабелла кричала, тыча пальцем в собственную грудь. Ее металлический голос бил в барабанную перепонку, казалось, он фрезой врезался в мозг и кромсал его на части. Актриса не выдержала и крикнула: «Замолчите!» Но едва она подняла голову, как Изабелла выплеснула ей в лицо весь ром, что оставался в бутылке. «Не отводи глаз», – приказал Язаки, но она уже успела спрятать лицо. «Будь ты проклята», – бросила Изабелла, спускаясь вниз с гитарой в руке.
Той же ночью Язаки выговаривал ей: «Почему ты меня не послушалась? Эта старуха не сумасшедшая, просто она ужасно одинокая – это и означает быть певицей. Почему ты этого не поняла? Женщин с таким голосом здесь много, но тех, кто может петь таким голосом, наберется едва ли десяток. Как ты думаешь, откуда у нее такой голос? Веришь или нет – она научилась петь в приходском хоре. Поэтому ее живот, внутренности, сердце пронизаны одиночеством, и тогда ей не остается ничего, кроме как петь. А после того как песня кончится, она опять обретает ненависть к себе и обрушивает ее на окружающих; никогда нельзя спорить с ней. Да и вообще что-либо ей отвечать в такие минуты. А ты, считающая себя актрисой, ты даже этого не могла понять? Тогда оставь, пожалуйста, это дело, если ты не способна даже почувствовать человеческое одиночество». «Но что же теперь делать?» – всхлипнув, спросила она Язаки. Тот только покачал головой. «Ты никогда не будешь актрисой», – наконец выдавил он. Эти слова надолго врезались в ее память.
В ту ночь в своей скромной комнате в отеле в Санкти-Спиритус они легли спать, даже не пожелав друг другу спокойной ночи. Такое с ними случилось впервые. До этого они всегда перед сном занимались сексом. Каждый вечер они предавались любовным утехам, иногда – оральному сексу, а иногда Язаки просто мастурбировал, лаская ее клитор. Он то и дело повторял: «Я не могу расслабиться, если не достигну оргазма, а если мне не удастся расслабиться, то я и не засну».
