Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3

И рассаживались за овальным лакированным столом – и князь Георгий Евгеньевич во главе его. Минувшие дни огорчало князя, что два-три-четыре министра всегда отсутствовали, конечно занятые своими делами, – но не хватало их общения в заседаниях. А сегодня – собрались до единого все, правда Гучков – перед выездом, он намеревался ехать на фронт. Лицо Гучкова было обидно угрюмо все эти дни, не соответствовало общему улыбчивому, светлому духу нашей революции. Зато Милюков сегодня весь сиял, и было от чего: заатлантическая республика первая пожимала руку первому свободному русскому правительству! Князь проверяюще прошёл по лицам, и особенно взглянул на Керенского, в котором он с каждым днём чувствовал растущую деятельную силу и испытывал к нему растущее уважение. Керенский положил на стол нераскрытый портфель и чуть задумчиво искоса уставил длинную голову. Очевидно, не возражал.

Тут взъерошенный Шингарёв, на заседаниях всегда полуотсутствующий, ушедший в разложенные свои бумаги, настойчиво попросил дать срочное слово ему. Заговорил взволнованно, без бумаги, свободными глазами ища понимания в коллегах. И вот что рассказал. Сейчас ему донесли уже о третьем и четвёртом случае, как группы вооружённых солдат задерживают на станциях поезда с продовольствием, идущим для армии, – и реквизируют из этого продовольствия сколько желают для себя, даже и целыми вагонами. И случаи – на разных станциях тыловой полосы, друг с другом не связанных, – так что как бы не начиналось этакое массовое движение захвата продовольственных поездов революционными частями. Так вот… что делать? Министр земледелия просит каких-то решительных мер.

Ах, опять решительных мер! Ах, не наш это язык – «решительные меры», он не достоин свободного союза свободных людей. Милые мои, зачем же так грозно? Да не преувеличивает ли Андрей Иваныч? Да откуда он взял, что есть угроза массового движения? Да нет, стихия уляжется, уже укладывается, здравый народный смысл возьмёт верх, народ сам всё устроит наилучше, народ сам всё знает не хуже нас.

Но Шингарёв тревожно настаивал на мерах, так разволновался.

Ну что ж могло в таком случае сделать правительство? Выпустить обращение к солдатам о недопустимости подобных действий. Надо выработать и представить проект. Удобней всего, очевидно, Александру Иванычу, поскольку – солдаты, значит – его министерство.

Гучков хмурился. Не записал.

А Шингарёв – ещё не кончил. Он вообще не имеет уверенности, что в эти весенние месяцы, при распутице всюду, удастся обезпечить армию хлебом. Он ставит вопрос о желательности сократить душевое потребление хлеба в армии.

Если бы месяц назад такое произнесло царское правительство – Земсоюз и сам князь Львов выступили бы с громовыми речами, что правительство готовится удушить голодом своих серых героев. Но в нынешней обстановке для укрепления революционной ситуации – что ж, может быть… Н-н-ну… пусть министр земледелия войдёт в ближайшее соглашение с военным министром.

Гучков мрачно молчал, не двигаясь.

Но Шингарёв хочет больше. У него идея: чтобы усилить приток хлеба из глубины России – нельзя ли составить ещё одно обращение – прямо от Армии! – ко всему населению – в видах побудить его усилить подвоз продуктов для армии?

Гучков повёл плечами, мрачно молчал.

Не решаясь проступить эту мрачную завесу, князь обходительно предложил самому Шингарёву выработать проект такого обращения.

Конечно, всякие обращения полезны, потому что они разрабатывают общение между людьми.

Но у Шингарёва были и прямо материальные заботы: разрешить в Каспийском море обычно запрещённый в такое время лов рыбы неводами, притоняемыми к берегу. Это может существенно помочь в снабжении армии.

Ну что ж, это можно, Каспийское море – богатое, не правда ли, господа, не обедняет?

А Шингарёв и кончить не мог: ещё обсеменение полей.

Теперь взялся и военный министр. Вот было неприятное сообщение, где-то между тремя министерствами проходящее: в Казанской губернии возникли на этих днях аграрные безпорядки, погромы поместий и культурных хозяйств. Промелькнуло и тут, в Петербургской. Так кто и что будет предпринимать?

Ах, да ещё об этом горько было вспоминать князю Львову! Понятны и простительны были сельские погромы при царском произволе, – но почему же теперь, когда народ получил свободу?.. Это было уже какое-то абсолютнейшее недоразумение!

Употребить оружие? О нет, о нет, это и все присутствующие хорошо понимали: при данной ситуации? в настоящее время? О нет!

Да военный министр предлагает скорее министерству внутренних дел озаботиться организацией на местах новой полиции взамен распущенной.

Поскольку сам князь уже не успевал руководить собственно министерством внутренних дел, он обернулся к Щепкину. А Щепкин вот что предложил: пусть министр юстиции подтвердит прокурорскому надзору о необходимости привлечения погромщиков к уголовной ответственности.

Сурово, конечно, это было – сразу уголовная ответственность, но поскольку полиции не существовало, – то что ж могло выручить, как не прокурорский надзор?

Керенский по-прежнему сидел задумчиво-косовато, так и не раскрыв портфеля, так и не высказавшись ни за, ни против.

Как будто постановили?

А вот что, а вот что, – оживился князь и с ним другие: в Казанской губернии обратиться к местным общественным организациям и лицам, пользующимся доверием населения, – с просьбой оказать содействие для вразумления и успокоения крестьян!

Это – замечательно придумано! Это – лучше всего! А с уголовной ответственностью подождём.

Сбил Шингарёв, испортил всё настроение от американского посла. Но вот проблема и у Милюкова: как теперь вручать офицерам английской армии прежде пожалованные, при царе, русские ордена? Допустимо ли?

И затем, министерство иностранных дел нуждается в дополнительных кредитах. (30 миллионов рублей.)

Такому важному министерству и такому уважаемому министру невозможно было ни отказать, ни торговаться.

Да и у министерства внутренних дел был запрос на 28 миллионов рублей.

Утвердили.

Наконец и Керенский – громко щёлкнул замками портфеля.

Все обернулись, и особенно князь Львов. От этого сильного человека он и ждал сильных слов.

Но Керенский ничего не вынул из портфеля, только щёлкнул. И язвительно улыбнулся длинным ртом, мстя Гучкову за вмешательство в дела своего министерства, – следует предложить военному министру приостановить и даже немедленно прекратить мобилизацию труда инородцев в Туркестане: население там никак не склонно к военным усилиям, и мы не можем понуждать его к труду помимо его воли – это было бы против принципов завоёванной свободы.

530

Так Масловский до сей минуты и не решил – что же именно ему сделать. Наибольшее бы – выхватить у этих ворон Николая и увезти. Только бы увезти! – и через час он будет в Трубецком бастионе – и совсем другие разговоры с Временным правительством: цензовые хоть зубами лязгай.

Но реальных сил для этого не было никаких: семёновцы на вокзале без патронов, а как ещё там отзовётся 2-й стрелковый полк – тоже, может быть, оружия таскать не захочет. Конечно, если сейчас по Царскому Селу объявить, что царя готовят опять на престол, – гарнизон можно и взбунтовать. Но это далеко выходило за его поручение, Совет переполошится, что пойдёт!

Однако же и достаточно Масловский чувствовал необычайность революционных ситуаций: они создаются столь причудливыми, что не подчиняются законам размеренной жизни, обычную жизнь они прокалывают, как рапиры, и могут выпереть в самом неожиданном месте. Такой рапирой и был его мандат – грозного и загадочного состава слов и укреплённый самой большою силой – Советом.

Попробовать!

Подъехали. Александровский дворец несравнимо меньше Большого, не дворец, а просто длинный двухэтажный помещичий дом, два крыла.

В ближайшем – железные решётчатые ворота. Перед ними – часовой.

– Пропусти! – уверенно махнул ему Масловский грозной рукой, как если бы проезжал тут уже много раз.

Запрещено.

Изумился такому непорядку.

– Так караульного начальника!

Тот пошёл звать.

Сейчас всё зависело – какой выскочит, опытного не прошибёшь. Но – удача, да половина сейчас в армии таких: совсем зелёный, прапорщик, по-детски важный и чрезвычайно ответственного вида. И:

– Ни в коем случае, никого, категорически.

Тогда погрозней, сколько хватает голоса и вида:

– Я прислан… – а если штабс-капитан рядом помалкивает, так считай, что сам-то я от капитана и выше, – я прислан с особо важным поручением от Петроградского Исполнительного Комитета!

Да, но ни в коем случае, никого, кате…

– Молодой человек, поверьте моему опыту. Никакая инструкция не может предусмотреть всех возможностей. Вы понимаете, что такое Петроградский Исполнительный Комитет?