У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
Я быстро переключилась на другое издание — о людях с тотальной глухотой, — но вскоре почувствовала, что за мной наблюдают. Подняв глаза, я увидела человека лет тридцати, — я не слышала, как он подсел за столик напротив меня, по другую сторону от журнала «Тридцать миллионов глухих». Он тут же отвел взгляд, а я стала его рассматривать: у него имплант? или слуховой аппарат? один аппарат или два? В светлых кудрявых волосах ничего не было видно. Я прищурилась, наводя фокус и надеясь, что сосед пошевелится, но он сидел неподвижно, уставясь себе под ноги, потом все же поднял голову, тогда я отвела глаза и вернулась к чтению статьи о сельскохозяйственном празднике, устроенном для глухих на козьей ферме в Фийетьере, — читала и беспрерывно ощущала на себе его внимательный взгляд, сканирующий мои распущенные волосы.
В поле моего зрения попали чьи-то ноги, я оторвалась от журнала и поздоровалась с молодой матерью, худенькой и сутулой, которая держала на руках малыша с имплантом. Мой сосед никак на нее не отреагировал и продолжал разглядывать пол у себя под ногами. Его интерес ко мне, как я почувствовала, пропал, напряжение рассеялось, голову он больше не поднимал, будто нашел, что искал. Степень моей тугоухости он, видимо, определил. Мне хотелось с ним заговорить, но он больше не удостаивал меня вниманием, а потом открылась дверь в кабинет сурдолога. Образовавшийся сквозняк приподнял волосы, и я увидела, как у моего соседа что-то блеснуло, возможно рожок слухового аппарата. Врач поздоровался с ним, но тот ничего не ответил и лишь слегка улыбнулся, покраснев, потом вскочил, как блоха, искоса бросил на меня последний взгляд, и дверь, хранящая тайны, захлопнулась.
Я сидела в растерянности: в этом пациенте я увидела то же уклонение от общения, то же смущение, какое бывало у меня в присутствии слышащих, и я обнаружила, что эту самую замкнутость я могу провоцировать у слабослышащих. Значит, я была менее глухой, чем он. Улавливал ли он мой голос? Я искала подобного себе, все мы ищем подобных себе, но это был не он, и это была не я[11].
Имплант на малыше выглядел чересчур большим для его малюсенького ушка, и прикрепленное к головке устройство сильно выделялось на фоне пушистых волосиков. Но это устройство определяло его судьбу: он не повторит ни мою участь, ни участь того пациента, — с имплантом он пройдет путь, прямо противоположный моему, он входит в мир звуков, тогда как я погружаюсь в тишину.
34
Я шла на работу, и собачий поводок врезался мне в руку, увлекая меня в противоположную от мэрии сторону, возможно в бескрайние поля рапса, кукурузы, пшеницы и сахарной свеклы, которые тянулись за кольцевой дорогой вдоль автострады № 4, ведущей на восток. Лаянье моей собаки заглушало шум машин, и меня дважды чуть не сбили, солдат же настойчиво раскуривал погасшую сигарету, наблюдал за городской жизнью, беззастенчиво разглядывал женские задницы в узких джинсах, останавливался перед витринами различных лавок, торгующих электронными сигаретами.
Чтобы не опоздать, мне приходилось бороться с собакой и солдатом; на перекрестке, на полпути к мэрии, в утренней суете мое внимание привлекла табличка:
Нильс Песколюб[12], специалист по гетерогенезу, прием по предварительной записи.
Я сфотографировала надпись, отправила Анне и продолжила свой путь к мэрии, преодолевая сопротивление собаки. На рабочее место я, вся взмокшая, все же попала вовремя, несмотря на то, что потеряла десять минут на входе, ожидая, когда солдат пройдет наконец через рамку безопасности со всеми своими старыми, варварскими пулями «дум-дум», расширявшимися при попадании в тело врага, которые солдат хранил как реликвию. Шам, сотрудник службы безопасности (из-за его красных от усталости глаз и вечно отрешенного вида казалось, что он где-то не здесь), будто задумавшись о чем-то, позволил солдату пройти. Охранник даже не обратил внимания на собаку, которая чуть не написала на стойку, удерживавшую доску объявлений.
Мы спустились в подвал — в логовище архивных свидетельств о смерти. Наполнявший комнату запах металла и пыли, похоже, успокаивал солдата: его лицо озарилось радостной улыбкой; собака отправилась гулять по проходам. Я заняла свое рабочее место под неоновыми лампами и продолжила архивировать документы о смерти времен Первой мировой. Солдат помог мне рассортировать их по датам, к середине дня мы работали уже вполне слаженно.
Погруженная в работу, я не видела, как дрожали руки солдата, как затуманивались его глаза. И вот он протянул мне листки бумаги, вздувшиеся от его слез:
— Скончался, не дождался, скончался Арман Аман[13] (на свидетельстве о смерти я прочла имя Армана Амана).
Пока солдат переводил дух, его кудри слегка раскачивались в такт его печали. Немного придя в себя, он продолжил:
— Он рассказывал мне о Венере, объяснял, что с Земли ее не видно. Это был невысокий рыжеволосый парень со странными привычками: днем он спал, а вечером просыпался и начинал бродить по окопам.
Потом солдат показал на свои башмаки:
— Я вынул все гвоздики, они мне понадобились, чтобы выбить его имя на надгробии. Вот почему моих шагов не слышат.
Затем он вытащил из кармана бумажку с приклеенным к ней засушенным листком папоротника, рядом с которым были записаны дата и место. «Это гербарий войны», — пояснил он.
Маки, маргаритки, вьюнки свидетельствовали о том, что он побывал в Вердене, Аргонне, Шампани.
Тут он вдруг умолк, поскольку явился сотрудник Национального архива, который собирался проверить, как движется работа, просмотреть несколько оцифрованных актов и убедиться, что там нет никаких пропусков и все заполняется верно. Прокручивая экранное меню, он хриплым и одновременно ломким голосом отпускал комментарии, дескать, документы, которые я перевела в цифровой формат, — это «тысяча километров бумаги… очень сложно сканировать порванные документы…» Тут мой внутренний лексикограф начал сражаться с фонемной памятью, из-за чего я не схватывала важные детали, однако расслышать что-то вроде «проверка качества» мне удалось.
Все было хорошо, вот только в конце работы с каждым документом я забывала ставить галочку в поле «проверка
