Устойчивое развитие - Мршавко Штапич
Я расспросил его о том, что мне было действительно любопытно: каково это – сбивать людей, будучи машинистом?
– Первый раз я и не рассмотрел; потом с дистанции сообщили. Сказали: двое, мать и ребенок, девочка. Переходили… кто его знает, почему не заметили: там прямая, да и ночь, шум слышно. Я как-то и не брал на себя… А потом они начали сниться, в деталях. Девочка в голубом свитере. Я просил у следователя фотографии с места, сказал, что видел ее в этом свитере, а он отказал; даже не сказал, в голубом или не в голубом, но так посмотрел, как будто в голубом.
Спросил о жене: как познакомились – в школе еще; о сестре: почему такая связь – рано ушли родители, сестра старшая, и т. д., и т. п., и множество неинтересных вопросов, ответы на которые, как плохое кино, предсказуемы и жалки.
– Скажи, а почему ты не признался в… интрижке? – спустя час я сделал шаг к нужной ветке его истории.
– Первое правило – про такие дела молчать.
– А сказать жене – страшнее суда за покушение и нанесение тяжких телесных?
– Кто думал, что меня будут сажать? Ты ж сам понимаешь, что я на дурака, не просек, что все серьезно. Потом этот адвокат по назначению. Придурок. Да неважно, – Слава поднялся с дивана впервые, сцепил руки за спиной.
– А Олеся как узнала, что ты изменил?
– На суде. И сам тогда же понял, что виноват. Перед ней виноват. И прилетело мне ровно за это. Мгновенная карма. Там даже по времени сходится – ровно получилось, что я… в этой девке был, когда взорвалось.
Слава остановился напротив плаката с березами, как у окна, всмотрелся в него, будто пытаясь найти что-то новое, изменившееся с того времени, когда он в последний раз разглядывал эту рощу.
– Она все знает. Все, что со мной там делали. Знаешь, зачем я ей рассказал? Подробно потом, на свидании. Думал: так точно мне простит, так от нее скроется, что я сам-то и виноват. Что просто надо было, всего-то и надо было – не бухать, не трахаться с кем ни попадя.
– Удалось? Простила?
– Кажется, она и не думала злиться. Наши бабы так устроены. Твори что хочешь, но если потом огреб как следует – как очистился. Потому что они признаю́т Бога и наказывать хуже него не будут, – Слава внезапно обернулся и посмотрел на меня, будто желая застать врасплох. – Да тебе насрать: ты думаешь, как меня из гаража выкурить.
– Да, – брякнул я и понял, что уже Слава ведет этот разговор, что я уже погружен в него и думать забыл об осаде.
– Так я тебе скажу, о чем бы я говорил в интервью. Вот об этом. О любви. Нет. Об уроде внутри меня. Я этого урода тут как следует рассмотрел: все время с ним один на один. И вот смотри: я сбежал, Олеся начинает сюда приходить. И тут до меня доходит: я же у нее на шее повис, навек, понимаешь? Как-то накатило на меня, и я ей признался, что манипулировал, когда рассказал, что со мной делали. Она и не поняла, о чем я. А мне стало стыдно, что она обречена в этот гараж раз в два дня годами ходить. И еще спрашивает меня: «Что тебе приготовить?» Что мне, блять, приготовить? Мне! Приходит и… дает. Жри, ебись да спи. Сука. Невыносимо мне все это стало. Говорю ей: откажись от меня, уйди, езжай к отцу, в Анапу, с ребенком, живите у моря, или продай квартиру, купи в Грузии, в Батуми, не знаю, почему там… Орал на нее: «Хули ты ходишь? Избавься!» Она: «Люблю», – говорит. Люблю. Уговорил ее съездить с мелким на море, в отпуск. Думал, посмотрит она, как там жить, может, встретит кого и останется. Когда уезжала, я так и сказал, что может мужем меня и не считать.
Слава расхаживал по гаражу туда-сюда. Ему надо было это кому-то сказать, кому-то кроме жены.
– Как только она уехала, я на следующий день подумал – все. Не вернется. И тут у меня кукуха опять начала съезжать. В башке одна мысль: к ней, догнать, вернуть, куда я без нее. Вышел из гаража, пришел на автобусную остановку – думал, уеду. Но денег-то нет! Вернулся в гараж, а там сестра кормить приехала. Все поняла, заперла – замок только снаружи. И вот сидел я, не жрал ничего, сох. Выл тут. Плакал. Как бездомный пес. Как, сука, последний человек. Но все опять началось потом. Вернулась. Вернулась, дура.
– Тебе не нравится эта жизнь. Тебе придется выйти. Если она уйдет или уедет, ты ж опять за ней помчишься.
– Вот и я так подумал. И знаешь, что я сделал? Кончил в нее. Раз. Два. Три. Она сейчас беременна. Четвертый месяц. А знаешь зачем? Чтобы не ушла.
– Ты не один такой. Многие так делают.
– Многие – сидящие в гараже, которых надо кормить?.. Она аборт хотела сделать. Запретил. Спросил: зачем вернулась, ведь шанс был? Говорит: «Мы ж семья». А если семья, то надо плодиться и размножаться, так? Понял? Она ребенка сюда приводит с папкой поиграть. Погулять с папой. Понимаешь? Семья у нее. По гаражу с папой погулять приводит ребенка. И будет сносить это все годами. Тут с двумя играть буду. Учить бриться. И как сдачи давать. Такая вот жизнь будет. А почему? Раньше любила. «Хули ходишь?» – спрашивал. «Люблю», – говорит. Теперь и я никуда. И ей никуда. И я уже вижу, что заебал ее. Что она хотела аборт сделать. Забоялась. Снимки с УЗИ приносит, говно мое выносит, сосет мне, пообычному-то врач ей запретил…
– Опять говоришь о том, насколько тебе надо выйти и изменить все это, – настаивал я.
– Ты еще не понял? Я тут как крыса. Пока в клетке есть пожрать, где посрать и кого трахать, крыса никуда не выйдет. Я такая крыса, что, когда она три раза подряд ребенка приводила и оставить его ни с кем не могла, я орал на нее, потому что я без минета неделю!
Слава не дал разрешения сделать запись, что вполне с его стороны разумно, его можно было бы вычислить, и у меня мелькнула мысль специально подставить его, если получится достаточно материала, если как следует подготовиться и слить. Непрофессионально? Нет. Результат бы ему помог.
Но я вышел из гаража, не добившись своего, и по сугробам пошел к шоссе. Включил Генделя, сюиту № 4, HWV 437.
Дело меня уже мало беспокоило,
