Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье - Людмила Лаврова
Проснулся Василий до света. Не стал будить хозяев. Оставил на столе в благодарность сахар для ребятишек и ушел. К вечеру уже был в городе.
За что хвататься? У кого спрашивать – про то ничего не знал. Решил, что лучше всего в больницу податься. Если кто-то что и знает, так только там.
Не ошибся. В больнице ему рассказали, что были люди из его поселка. Молодежь в основном. Мало совсем, но были. А куда потом делись, куда ушли – никто точно сказать не мог.
– Дальше их отправляли, милый. У нас-то больницу разрушили совсем. Вон тот флигель только и остался. А много там больных поместится? Да и врачей никого не осталось. Один Петрович. Кто на фронт ушел сразу, а кто тут свою вахту отстоял.
Старушка-санитарка свернула скупыми мужскими движениями самокрутку и протянула Василию.
– Не балуюсь этим.
– И то ладно! Ты молодой, тебе жить! Вон, Петрович, главный наш, тоже говорит мне, чтобы курить бросала. Ругается! Паша, говорит, ты женщина до того толковая, что я к тебе аж подходить боюсь, а одного понять никак не хочешь – вредно! А я все понимаю, а отказаться не могу! Веришь? Не получается!
– Верю! Тетя Паша, а еще что-нибудь знаете? Девушек не было? Одну Верой звали, а другую – Антониной.
– Сестры твои, что ль?
– Одна сестра. А другая… Невеста мне.
– Вона как… Невеста… А скажи мне, друг милый, что ж, сильно ли ты ее любил?
– Больше жизни.
– Ой, ли… Все так говорят до поры до времени, а как до дела, так… – Паша закашлялась, отворачиваясь от Василия, и махнула рукой. – Ступай-ка ты, милый. Нечего мне сказать тебе больше. Ничего не знаю я. А и знала бы – подумала, говорить, аль нет.
Василий схватил санитарку за руку.
– Вы что-то знаете, тетя Паша! Отчего же сказать не хотите мне? Я ведь все потерял. У меня только и осталось, что надежда найти их! Она, да вот это…
Василий уже не раздумывая достал из кармана гимнастерки крестик.
– Откуда он у тебя?
– Тонечка моя дала. Велела хранить и вернуть ей. Я обещал.
– Умная деваха у тебя была… – Паша тронула пальцем крестик. – Знала, что дать тебе с собой. Кто-то кисеты да платочки вышивал, а она вон что придумала…
– Это ее деда крест. Он хороший мужик был. До последнего своих защищал. Мне люди говорили, что за детей бился так, что даже пуля сразу его не взяла. Ему уж не получится крест отдать, так хоть Тонечке верну. Память ведь.
– Себя верни ей! – Паша накрыла своей ладонью крестик и подняла глаза на Василия. – Все расскажу. Все, что знаю. А ты уж сам решишь, как тебе дальше быть. Посмотрим, что ты за мужик и дотянешь ли до Тониного деда. Живы они. Обе. В Москву подались после Победы.
– Зачем?
– Тонечка твоя… Э, да что уж теперь! Партизанским отрядом она командовала. Как могла да как умела, пока не прислали им кого-то сверху. Много чего сделать успела, а, главное, сестру твою сберегла. Ее ведь, Веру, дважды за малым в Германию чуть не угнали. Первый раз из родного села, а второй раз, когда в городе поймали случайно. Тонечка с ребятами грузовик, который на станцию шел, в последний момент отбить успели. Тогда-то Тоню и ранили.
– Ранили?! – у Василия потемнело в глазах.
– Да. Было дело. И ранение-то пустяшное было, в руку, да только помощь не сразу оказали ей. Не до того было. Вот и…
– Что?! Тетя Паша, говори, как есть!
– Инвалид теперь Тоня твоя. Без руки осталась. Ей Петрович наш операцию прямо в лесу делал. Хорошо сделал. Все, что мог. Жизнь ей сохранил и это главное. Как поутихло все, девы твои сюда, в больницу пришли. И до самой Победы здесь работали. Вера твоя санитаркой, а Тонечка так, у всех на подхвате. Она шустрая такая. Там, где иной с двумя руками не управится, она умудрялась одной наворотить столько, что все диву давались. Петрович ее берег как мог. За дочку считал. От Тониной семьи никого ведь не осталось. Одна как перст. Он же Веру надоумил Тоню в Москву отвезти, к приятелю своему. Тот шибко умный доктор какой-то. Протезами занимается. Может и пособит девчонке-то. Молодая ведь совсем. Жить да жить еще. Что скажешь, Василий? Как тебя по батюшке-то?
– Михайлович я.
– Что скажешь, Василий Михайлович? Сдюжишь такую новость, аль нет? И имей в виду, если поедешь только Веру забирать, так не трудись. Не поедет она с тобой. С Тоней останется. Накрепко их повязало все это. Не бросит она ту, что жизнь ей сохранила.
– Понял тебя, тетя Паша. Не бойся. Не для того я столько лет свою Тонечку ждал, чтобы теперь от нее отказываться. Да и какая мне разница, сколько рук у нее и сколько ног. Моя она. Вся, какая есть. А я ее. Понятно?
– Понятно…
– Адрес-то есть у тебя или мне самому их искать?
– Найдется. – Паша поправила косынку и глянула искоса на Василия. – Уверен? Обратного пути уж не будет. Не смущай девку-то. Не надо. Она тебя любит. Если сомневаешься в себе, лучше оставь все как есть. Проживет и без тебя. Главное, боли не узнает, какую не пережить и не вынести. Так бывает оно, милый, когда тебя любимый бросит на полдороги. Откажется. Я знаю, о чем говорю. Страшнее этой боли нет ничего на свете.
– Не болтала бы ты попусту, тетя Паша. Ехать мне далеко. Пособишь? Коли нет, так я сам. Не привыкать.
– Ладно уж. Жди. Сейчас я.
Василий смотрел, как Паша поднимается по ступенькам, и не мог понять, что же за вопрос крутится у него в голове. Было что-то такое важное, о чем забыл он спросить ее, а что, вспомнить не получалось.
– Стой! Стой, тетя Паша!
Павла Алексеевна замерла на ступеньках больничного крыльца и покачала головой.
– Лучше уж сейчас, чем…
– Да не о том ты подумала! Я чего спросить-то хотел… Почему не писали они? Почему за все время ни строчки? Ладно, Тоня не хотела меня тревожить, но Веруня-то, почему?!
– До седого волоса дожил ты, Василий Михайлович, а ума, как я погляжу, не нажил… Тебя ж там только то и держало, что ты думал, будто дом цел да родные ждут. Как девчонке было написать тебе о том, что матери нет больше, а она не пойми где скитается? А после не хотела тебе
