Русская невестка - Левон Восканович Адян
Часа за два до прихода Арсена Елена решила, что в доме все несколько успокоилось и уже можно заговорить со свекровью в надежде, что ее шаг к примирению будет понят и принят. Для храбрости она толкнула пальцем Машку, стоящую на подоконнике. Машка тренькнула, повалилась на бок, снова тренькнула и встала, малость покачалась на месте, как бы испытывая собственную устойчивость, и наконец замерла с лукавой улыбочкой на мордочке. Елена спустилась. На кухне свекрови не оказалось. Она прошла в комнату, но и там ее не было. Елена вышла, обогнула дом и увидела всех троих: свекра, свекровь и тетку Ануш. На траве был расстелен домотканый разноцветный ковер, точно такой же, какие стирали женщины утром на речке. Они сидели на ковре, а перед ними возвышалась горка крупного зеленого перца — ядреного и острого, как пламя.
Утром, когда свекор принес целый мешок, Елена даже удивилась, что бывает такой перец. Сейчас женщины перебирали его — самые крупные и сочные пойдут на засол, остальные повесят сушить.
Сестры о чем-то вполголоса разговаривали. Однако, едва увидев Елену, они тотчас умолкли, насторожившись, впрочем, не прерывая работы и неумело делая вид, что не замечают ее, да и не заботясь о том, чтобы это выглядело правдоподобно, потому что не заметить Елену было невозможно — до нее было не более десяти шагов.
Елена подошла и, пытаясь унять нервную дрожь в голосе, сказала:
— Мама… мама, я хочу сказать, что вы были правы. Я… я, конечно, не должна была садиться на мотоцикл… И никогда больше этого не сделаю. Просто с непривычки мне было тяжело нести кувшин одной и поэтому… вот… так что извините меня, больше это не повторится. — Она заставила себя улыбнуться, хотя на глаза наворачивались слезы унижения и боли, потому что, пока она говорила, ни одна из сестер не подняла голову и не посмотрела на нее. Лишь свекор — она это чувствовала кожей — стоял за ее спиной и хмуро, осуждающе смотрел на них. Только его присутствие придавало Елене сил выдержать эту унизительную пытку и продолжать говорить дальше: — Я даже хотела упросить Арсена научить меня ездить на мотоцикле, но теперь… теперь я этого не сделаю…
Она умолкла, подождала, последует ли ответ. Ответа не было, лишь тетка Ануш демонстративно отвернулась, поджав тонкие сухие губы. Елена, чувствуя, как у нее подкашиваются ноги, в растерянности повернулась к свекру, но тот лишь неопределенно поглаживал здоровой рукой пустой рукав пиджака и глядел на свояченицу.
— Ну что вы молчите?! — не выдержала Лена. — Айрик, вы переведите…
— Она сама знает, без перевода, — сказал Мисак, почему-то упорно глядя не на жену, а на свояченицу.
— Но хоть одно слово вы можете сказать? — дрогнувшим голосом произнесла Елена. — Мама…
— Аджан[6], — с неожиданной нежностью вдруг произнесла свекровь, а когда наконец подняла голову, в ее глазах стояли слезы!
Елена была потрясена.
— Ой, мама… Спасибо… — только и сумела она прошептать, потом вдруг расплакалась и поднялась к себе наверх. Она не слышала, как тетка Ануш, глядя ей вслед, сказала с усмешкой:
— Лиса, ох, лиса…
Мисак ответил ей:
— Не путай, Ануш, слышишь? Не путай, говорю! Это тебе не Тамар, не устраивай судилище. Знай, когда нужно держать рот на замке… На небе есть Бог, хоть в этот раз побойся Его!
А Ануш продолжала, будто не расслышав этих слов:
— Вон как забегала, будто курица, потерявшая яйцо! Как же, скоро муж должен с работы вернуться, надо же себя показать перед ним. Ей еще невдомек, что муж-то вислоухий дурак! Ничего, придет время, поймет и это, а потом — вспомните меня! — она заставит нас всех плясать, все в доме приберет к рукам.
— Тьфу! — плюнул в сердцах Мисак и, отвернувшись, пошел со двора, сердито ворча что-то невнятное. Он никак не мог понять, какая муха укусила Ануш в этот раз. Он мог лишь смутно догадываться, что это был страх…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ануш жила в этом доме без малого тридцать лет. С Марьям они были родными лишь по отцу. Ануш родилась от первого его брака. Марьям — от второго, спустя лет двадцать. Сейчас Ануш было за восемьдесят. Когда-то у нее был свой дом, был хозяин в этом доме — Аршак Сейранян, председательствовавший в этом колхозе со дня его основания. Был и сын Гарегин. В армии он служил в танковых частях, и когда в октябре пятьдесят шестого года начались события в Венгрии, его танк подожгли в первые же дни и он сгорел заживо, не сумев выбраться из горящей машины. Подробности его гибели Ануш узнала лишь потом, получив письмо от единственного уцелевшего члена экипажа. После потери сына от разрыва сердца умер и муж — прямо на поле, во время сенокоса, хотя ни разу до этого ничем не болел. Ануш похоронила его так, как велит обычай. Отметила седьмой день, потом справила сороковины, а вечером, когда сельчане, отдав должное памяти покойного, разошлись по домам, она перемыла всю посуду в доме, искупалась сама, оделась во все чистое, пошла в хлев, вывела корову во двор, накинула веревку на одну из балок потолка и повесилась. Спасла ее случайность: один из участников поминок вернулся за своей фуражкой. Полумертвую женщину сельчане вынули из петли, с помощью одного дачника, оказавшегося медицинским работником, выходили, а потом избрали ее своим председателем.
Ануш председательствовала полгода, потом поняла, что не ее это дело. На волах возили, на волах молотили, а даже погонять этих волов было некому — одни женщины и дети да немощные старики, а мальчишки, чуть повзрослев, бежали в город за лучшей долей. Как раз тогда в село вернулся демобилизованный из армии Хачик Минасян. Ануш сдала ему колхоз и пошла работать на ферму.
— Какой из неграмотной бабы председатель? — сказала она.
Это была правда, грамоты ее хватало лишь на то, чтобы откладывать костяшки на счетах да ставить в нужном месте подпись. Деловые бумаги она еще могла кое-как прочесть, но составлять их просила учительницу
