Великая война - Александар Гаталица
Конец этой любви наступил 13 сентября 1914 года, в тот день, когда мальчишки-разносчики снова стали продавать газеты на парижских улицах с криками: «Grande bataille sur la Marne. La garnison de Paris, transporte au front par Gallieni, enfonce de 1’ ennemi. L’ armee de von Kluck en retraite»[8].
Это была первая большая победа союзников на Западном фронте. Использовав большой разрыв между армиями Клюка и Бюлова, генерал Жоффр предпринял рискованный маневр, разделив силы союзников на три части. Левое и правое крыло представляли французские части, а в центре, южнее кровавой реки Марны, находился британский экспедиционный корпус. Британцы проникли в брешь немецкого фронта, и немцам пришлось отступать. С победой начала возвращаться жизнь.
Первый патруль, обходивший парижские квартиры, в которые должны были вернуться хозяева, застал господина и госпожу Виткевич в кровати, оба были забрызганы кровью. На первый взгляд это было похоже на одно из ритуальных самоубийств брачных пар, но потом обнаружилось, что бесстыдно голая женщина мертва, а непристойно голый мужчина — жив. Придя в себя, Станислав узнал, что стал «вдовцом» и что его обвиняют в убийстве «госпожи Виткевич». Ему предложили или согласиться с немедленной мобилизацией в Иностранный легион, или быть расстрелянным. Он выбрал первое. Сейчас его никто не спрашивал, есть ли у него шумы в сердце, и он сразу же был отправлен на пополнение недавно сформированной Девятой французской армии.
Видные жители Парижа вернулись в свои квартиры. Многие не заметили пропажу продуктов и украшений, которые Станислав воровал для своей возлюбленной. Владельцы квартиры на улице Риволи ужаснулись тому, что в их постели умерла «эта девушка», их служанка. Они не знали, что прислуга нашла любовь всей своей жизни и даже в свою последнюю ночь стала «госпожой Виткевич», но поспешили приобрести новую кровать и педантично очистили стены. Впрочем, и другие делали уборку в своих квартирах и домах, но вид Парижа с улицы совершенно отличался от Парижа, увиденного с неба. А именно такой Париж очень внимательно, почти каждую ночь, рассматривал один немецкий пилот цеппелина. Немцы после битвы на Марне отступили на линию между Реймсом и кровавой — в будущем — рекой Эной, но продолжали мстительно бомбить французскую столицу с цеппелинов.
Эти первые пилоты-бомбардиры, одним из которых был и Фриц Крупп, в прошлом художник, являлись отважными и склонными к авантюрам летчиками. Бомбы загружались в цеппелин одна на другую. В состав экипажа входили пилот, пулеметчик и бомбардир. Последний, ничем не защищенный, над Парижем спускался в гондолу под основным корпусом. Ветры над Сеной трепали его волосы, пока он вкручивал взрыватели и голыми руками переваливал тридцатикилограммовые бомбы через оградку гондолы, сбрасывая их на парижские крыши. Каждый раз, когда бомба падала, цеппелин наклонялся, пилот добавлял газу, и огонь вместе с черным дымом оставались позади. Только немногие снаряды тявкали рядом, выбрасывая в воздух облачка дыма, артиллерия еще не научилась поднимать стволы пушек высоко в небо, и неповоротливый аэростат, наполненный тридцатью двумя тысячами кубометров гелия, был похож на неуклюжее животное, царствующее над высотой.
Для летчика Фрица Круппа Великая война началась тогда, когда он понял, что всегда ненавидел Париж, даже до войны, когда еще думал, что любит его. Крупп был начинающим живописцем, он обучался в художественном классе Гюстава Моро еще тогда, в девятнадцатом столетии, где он как художник и намеревался остаться. Крупп не одобрял ничего из того, что происходило в живописи после 1900 года. Он поселился в Париже, с его полотен дышала гармония Энгра. Однако его однокашники Андре Дерен и Поль Сезанн думали иначе, уже с 1903 года они писали красками «как дикие звери». А был еще и Пикассо вместе с целой оравой голодных и дерзких художников, одетых в блузы с синими воротничками.
В 1908 году и Фриц написал несколько полотен «а-ля Сиприано Руис де Пикассо», выполнил и несколько картин в манере Сезанна, и ему казалось, что при желании смог бы превзойти их обоих, создать кое-что получше их мазни, в которой нет ни композиции, ни пропорций, ни гармонии. А те, вопреки всему, были дерзкими и, казалось, вовсе его не замечали. Они стали мешать ему на каждом шагу: в галерее Лафайет, на бульваре Вольтера, пока он, страхуясь от сифилиса, наследовал их проституток. Но, вопреки всему, Париж он не покинул. Со временем он стал человеком-тенью, присутствуя у тех же галеристов, в тех же кафе, но никогда за одним столом. Когда Пикассо вместе с поэтом Максом Жакобом поселился в маленькой вшивой квартирке на бульваре Клиши, он нашел похожую (с клопами вместо вшей) неподалеку, на одной из крутых улиц под базиликой Сакре-Кёр; когда Пикассо переселился на улицу Равиньян, в известное здание «Бато-Лавуар», Фриц оказался бок о бок с ним, внезапно ощутив потребность переселиться на Монмартр чуть повыше; когда Пикассо перебрался через Сену и переселился на Монпарнас, Фриц тоже как-то незаметно решил сменить местожительство и оказаться поближе к тем ателье, что находились недалеко от бойни на улице Вожирар.
Чего он только не насмотрелся на Монпарнасе! Павильоны горделивой Всемирной выставки 1900 года были превращены в печальные места скопления сотен «гениальных художников» с Востока. В эти бараки прибывали полные наивного оптимизма итальянцы с гитарами и песнями на устах, погруженные в свои мысли ближневосточные евреи, поляки, склонные к слезам в пьяном состоянии, бельгийцы со взглядами неисправимых провинциалов — все они казались Фрицу почти отвратительными. А почему он нашел квартиру на улице Вожирар, он и сам не мог объяснить, поскольку даже себе не смел признаться, что подражает Пикассо.
Когда началась Великая война, Фриц был мобилизован в боевую часть Люфтваффе и прошел курс бомбардира цеппелина. Наконец он дождался дня, когда его послали на Париж, но старший унтер-офицер Крупп приводил свой экипаж в замешательство. Они отправлялись на боевые вылеты каждую третью ночь, а поскольку бомбардир имел лучший обзор и верное представление о целях и огне с земли, к тому же рисковал
