В свободном падении - Антон Секисов
В холодильнике было пусто, но почему-то пахло разложением. От огромного блюда с креветками осталось только тёмное липкое пятно на сковороде. Вино было полностью уничтожено. Я заварил чай, поджёг сигарету. Вышел на балкон, перегнулся через перила, плюнул, пытаясь попасть в стоящий у подъезда мусорный бак, но плевок куда-то улетел, растворился, возможно, попал в чьё-то окно. Возможно, в окно хорошего человека. Возможно, прямо ему в лицо, когда он открыл форточку, чтобы порадоваться новому дню. На всякий случай, я мысленно извинился, наполнил лёгкие дымом, выпустил его тонкой струёй.
Я заметил ещё одну полумёртвую муху, она ползла по подоконнику. Мне не хотелось её убивать, но уж больно она была мерзкая. «Прости муха», — сказал я и опустил пепельницу на насекомое. Раздался едва различимый хруст.
Вадим ждал меня на скамейке в центре зала, раздражённо тыкая пальцами в свой айфон. Он был одет в расстёгнутое на все пуговицы пальто, из-за которого проглядывал голубой воротник рубашки. Деловой человек Вадим, готовящийся к важной бизнес-встрече. Даже длинные волосы уложены не без помощи геля. Бизнес-партнёр Андрей Васильевич Черкашин опаздывает, демонстрируя свою ненадёжность. Вот деловой человек Вадим и нервничает, терзает свой телефон. Я незаметно подкрался к бизнес-партнеру и ущипнул его за бок.
— Привет, голубок! — объявил я, присаживаясь рядом.
— Это ещё что такое? — Вадик уставился на меня с недовольно-довольной миной.
— Что?
— То самое, — Вадик встал со скамьи, напряжённо озираясь. — Откуда это твоё «голубок?» Насмотрелся французских фильмов?
— Да нет. Просто захотелось тебя так назвать. Ты похож на тощего голубя.
— Спасибо. Мне это не нравится.
— А мне не нравится твой наряд, — сообщил ему я. — Это наряд профессионального жополиза.
— Наряд должен быть адекватен обстоятельствам, — не обижаясь, спокойно возразил Вадим. — Мы идём в ресторан, а не идём выбрасывать мусор. Это хороший тон. Ничего больше.
Я пожал плечами. Последнее время поведение Вадика вызывало у меня серьёзное беспокойство. Я не мог никак повлиять на него, в то время как Йоко-Аня влияла на Вадика двадцать часов в сутки — и влияние это было демоническое. Медленно, но верно под недремлющим оком жены Вадик превращался из разбитного панк-рокера в нормального буржуа-обывателя, всегда «адекватного обстоятельствам». Йоко зловеще смеялась и потирала руки, наблюдая за этим превращением, мне же оставалось лишь безучастно наблюдать, как друг умирает на моих глазах.
Когда мы познакомились Вадиком, он адекватен обстоятельствам не был. Мы оба тогда только поступили на исторический факультет и были заняты, главным образом, осознанием себя в роли студентов Российского государственного университета. На осознание этого уходило очень много сил и времени, и на прочие вещи, такие как посещение лекций и семинаров, нас уже не хватало. В основном, вместо того, чтобы посещать занятия, я посещал мрачные дворы и переулки старой Москвы. Мне нравилось бесцельно пересекать бульварное кольцо, подолгу завороженно изучая попадающиеся мне на пути неожиданные предметы: ветхие заколоченные церкви, готические соборы, вопиюще уродливые деревца, торчащее из заасфальтированной земли, атмосферные советские чебуречные. Уже тогда я приобрёл свой привычный облик, пронесённый сквозь года почти неизменным: болезненная бледность и худоба, прилипчивые нечёсаные лохмы, узкие джинсы, разорванные на коленях вдрызг, в ухе — гвоздеобразная серебряная серьга. Я шатался так между старинных домов и скверов, ловя на себе озабоченные взгляды спешащих мимо с портфельчиками обычных москвичей. Вероятно, в их глазах я сливался в единое неопрятное пятно с неумытыми арбатскими панками, теми, что беспорядочно валялись на земле с гитарами и пели дурными голосами дурные русские рок-песни, орали, дрались, пили пиво, сплёвывая себе под ноги длинной смоляной слюной. Такое сравнение мне не было приятно, так как я считал себя более «качественным» панком — я ненавидел русский рок, и пиво, и «Нашествие», и фанатов группы «Король и шут». Я обходил такие компании стороной, предпочитая передвигаться по городу в одиночестве. В моих наушниках раздавались не эти сермяжные вопли, а милые сердцу вопли западного образца — вопли «Clash», «Television» и «Talking Heads». Меня снова стали посещать мысли о создании своей группы. Не проходило и дня без мечтаний о будущей карьере мировой рок-звезды. Перед зеркалом я скакал с гитарой и давал сам себе развёрнутые и провокационные интервью. Биография, придуманная мной самому себе, была очень трагична — безусловно, я должен был умереть молодым. Оставалась открытой только причина смерти: я никак не мог определиться, что лучше — прыжок из окна или передозировка. Однако дальше фантазий я не продвинулся. Сама мысль сочинять песни навевала на меня тоску, к тому же никак не желала создаваться моя группа. Единственный потенциальный участник — Кира, напрочь утратила способность думать о чём-либо ещё, кроме поступления в медицинский институт (а куда ей ещё было идти со своей тягой к натурализму) и связанных с этим поступлением манипуляций.
Иногда, блуждая по городу в своих грустных размышлениях, я внезапно натыкался на здание своего университета, и тогда шёл на пары. На первом курсе пары были почти всегда, так что когда бы я ни появился, можно было идти и учиться. Своих одногруппников я почти не знал, только обменивался с ними улыбками в курилках и коридорах. Одногруппники сплошь были женского пола. Даже те двое парней, что разбавляли девичью группу числом три десятка человек, если честно, сами смахивали на девиц, запущенных и некрасивых. Этими двумя, разумеется, были я и Вадик. Вадим, как я уже упоминал, олицетворял собой тип строгой учительницы-еврейки, я же был этакой воронообразной европеоидного типа каргой наподобие Патти Смит.
Щуплый и невысокий Вадим всё время сидел на последней парте и блаженно молчал, перманентно укуренный. Именно там, в необъятной и светлой аудитории, во время лекции по античной философии, состоялось наше знакомство и, почти сразу же, первая совместная пьянка. У Вадима в сумке оказался припрятан неплохой портвейн, который мы, совершая сложные акробатические движения, выпивали под партой.
Прежде всего в Вадике меня восхищала его способность притягивать женщин. С этим необъяснимым свойством некрасивых тщедушных евреев я уже успел столкнуться ранее, посмотрев в выпускном классе фильм Вуди Аллена «Манхэттен». Та лёгкость, с которой лирический герой фильма совращал юных длинноногих прелестниц, казалась мне вопиющим издевательством над природой и здравым смыслом. Я думал, что престарелый комик изживает в себе некие комплексы, а в реальной жизни ему, даже с учётом богатства и мировой известности, никогда не светила женщина и в половину такая же шикарная, как героиня Мэриэль Хэмингуэй (Вуди бросает её в финале). Однако нечто подобное происходило и на моих глазах. Умные гуманитарные девочки в очках ходили за надменным Вадимом стайками, в то время как мне доставались лишь
