Часовой дождя - Татьяна де Ронэ

дом с крутой лестницей, которая его не устрашила. Здесь было гораздо тише и спокойнее, потому что улица упиралась в красивый парк за Музеем естественной истории. У квартиры имелось еще одно достоинство: выход на террасу на крыше, откуда он любил наблюдать восход над Центральным парком и закат над Гудзоном и Нью-Джерси. Его соседка снизу, Эмили, тоже приехала из Парижа. Она была шеф-поваром и большой фанаткой Эдварда Хоппера. Линден любил говорить с ней по-французски, ему это так редко удавалось в последнее время. Она водила его за покупками в Забар, а он тащился за ней, очарованный и ошеломленный этим изобилием разных товаров; она привела его в знаменитое кафе «Лало», между Бродвеем и Амстердам-авеню, в котором бок о бок сидели и ньюйоркцы, и туристы. Постепенно Линден включился в эту круговерть, но своим так до конца и не стал. У него появился круг общения, приятели, он наслаждался жизнью. Обычно рестораны были битком набиты, но всегда удавалось отыскать какое-нибудь новое привлекательное местечко. Нью-Йорк был городом теплым, гостеприимным, но Линдена все чаще посещала мысль: чтобы оценить его в полной мере, здесь нужно родиться. Квартал, где он теперь жил, напоминал ему Париж его юности, Пятнадцатый округ с его своеобразной смесью уродливых построек и богато украшенных особняков, разношерстной публикой, галдящими детьми, с его простотой. В работе – спасибо Рашель – он недостатка не испытывал и был слишком занят, чтобы тосковать по дому. Поначалу все казалось не слишком увлекательным: бесконечные портфолио манекенщиц, рекламные съемки, хотя было вполне прибыльно. Каждый заказ он выполнял с усердием и рвением, и его усилия хорошо вознаграждались, к большому удовлетворению Рашель. Он приобрел имя: молодой франко-американский фотограф Линден Мальгард был нарасхват у владельцев известных брендов и иллюстрированных журналов. Сделанные им портреты, свежие, небанальные, несли печать его индивидуальности. Он играл со светом и тенью, с фактурой, с цветовой гаммой, он не выжимал из своей модели непременной улыбки, которая казалась ему фальшивой и невыразительной, а предпочитал поймать какой-то особый момент: переживание, скрытую эмоцию. Для него сделать фотографию человека или места означало очертить некие неразличимые контуры, высветить неожиданные грани, придать им иное измерение, новую свежесть. Он не любил болтать во время съемок, но умел настроить человека на нужную волну. Он хорошо понимал, что в большинстве случаев моделью нужно немного поруководить. Он любил фотографировать знаменитостей, которые не испытывали никакого смущения перед объективом, умели позировать и, что называется, ловить свет. Вот тут нужно было убрать этот излишний «профессионализм», выявить что-то сокровенное, глубоко скрытое, о чем человек не подозревал и сам, некую уязвимую точку, нажать на нужную клавишу.

Эти вечером в больнице Помпиду Линден испытывал какое-то странное, неведомое прежде чувство: безразличие к работе. Он дорожил карьерой, своим делом занимался восторженно и увлеченно, был всегда пунктуален и вежлив даже с самыми капризными кинозвездами, с самыми влиятельными медиамагнатами, которые пытались им манипулировать, а иногда и откровенно «кинуть». Но сейчас ничего для него не имело значения, только состояние отца. В комнате ожидания он был один, сидел, не сводя взгляда с двухстворчатой двери. На беспрестанные послания сестры он не отвечал. Он ясно сказал, что позвонит, когда что-нибудь станет понятно. А тут еще Лоран со своей неожиданной простудой. Похоже, ей стало хуже. Тилья уложила мать в постель и та в конце концов уснула, хотя успокоить ее было непросто: обеих снедала тревога. Время от времени Линден поднимался с места и принимался вышагивать по мрачному коридору. Потом опять садился, вне себя от страха и дурных предчувствий. Ну почему так долго? Что с отцом? Почему никто не выходит? Еще немного, и он с ума сойдет. В углу беззвучно мерцал телевизор, демонстрируя похожие картинки с разных ракурсов: вышедшую из берегов Сену. Он не обращал на него никакого внимания, раздумывая, не стоит ли пойти поискать хоть кого-нибудь.

В два часа ночи, когда Линден дремал на неудобном стуле, появилась врач в белом халате и спросила, есть ли здесь родственники Поля Мальгарда. Линден вскочил так резко, что закружилась голова. Женщина была невысокого роста, светловолосой, его ровесницей, чем-то похожей на Джоди Фостер. На бейдже имя: доктор Элен Ивон. Она пригласила его пройти в маленький кабинет рядом, предложила сесть. Он волновался так, что не мог произнести ни слова, только смотрел на нее не отрываясь, опасаясь услышать самое страшное. Видимо, она почувствовала тревогу Линдена, потому что мягко коснулась его плеча:

– Ваш отец еще с нами.

У нее даже контур губ был как у Джоди Фостер, даже прикус. Линден злился на себя, что замечает подобные детали, когда женщина сообщает ему такие важные и такие утешительные новости. Между тем она продолжала: у Поля был микроинсульт, причем довольно серьезный. Нарушение мозгового кровообращения может повлечь проблемы с речью, если окажутся задеты соответствующие зоны. Пока ничего определенного сказать нельзя, слишком рано, надо обследовать, сделать компьютерную томографию, а там видно будет. Возможно, для удаления сгустка крови понадобится операция. Господин Мальгард останется здесь еще на какое-то время, на сколько – они пока сказать не могут. Линден слушал, кивая головой. Он сожалел, что Тильи сейчас нет рядом, она бы знала, какие задать вопросы, что сказать. А он не мог ничего произнести, словно слова застревали в горле.

Опытная доктор Ивон правильно истолковала его состояние. Она встала, налила из бутылки воды, протянула ему стакан. Он жадно выпил. Спросил, можно ли увидеть отца. Возможно, чуть позже днем, – ответила она, – приходите после обеда. А сейчас надо просто пойти поспать. С вами все в порядке? Линден кивнул, пожал женщине руку и вышел из кабинета. Отправлять сестре эсэмэску было слишком поздно, они увидятся в гостинице, если она еще не легла. После больничной духоты воздух снаружи казался особенно холодным и бодрящим. Шел легкий тихий дождь, волосы сразу намокли. Улицы были пусты. Здесь, в этом спальном районе, ночная жизнь отсутствовала. Линден пересек площадь Балар, пошел по улице Лекурб, тоже пустынной, затем добрался до улицы Вожирар, где было гораздо оживленнее. Пятнадцатый округ, он так давно сюда не приходил. Это сильнее его, он любил этот район, где, по правде сказать, не было ничего особо интересного – неуклюжая громада квартала Фрон-де-Сен, урбанистического «шедевра» семидесятых, уродовала классическую красоту города, но это был Париж его юности. Линден шутил, что живет в «Мош-Гренель», так окрестили этот квартал местные жители, переиначив «Богренель»[4]. Ему было известно, что не так давно этот «Богренель» превратился в модный торговый центр. Линден знал эти