Булат Окуджава - Бедный Авросимов
- А вы не хотите меня отблагодарить? - вдруг в упор спросил капитан так, что наш герой даже растерялся.
А Аркадий Иванович продолжал глядеть на него неотрывно, с улыбкой.
- Нет ли у вас на примете нежного предмета? - спросил капитан. - И с ямочками на щеках? Ежели есть, то ведите меня. Или я недостоин, вы считаете?
- Отчего же, - сказал Авросимов, размышляя над внезапной просьбой.
- Так ведите меня, ведите, ну... - шутливо потребовал Аркадий Иванович.
Наш герой сунул пистолет за пазуху, накинул шубу. Павлычки уже не было. Дядюшка, верно, спал. Аркадий Иванович оделся тоже, и они вышли.
- Ну, куда же вы меня поведете? - спросил капитан. - Где ваш нежный предмет пребывать изволит?
6
Они медленно двигались по пустой мостовой, обходя синие сугробы, и наш герой мучительно раздумывал над сложившимися обстоятельствами.
Действительно, посудите сами, как было ему не мучиться, когда он и сам-то в Петербурге - без году неделя, да и не таков, чтобы сразу суметь угодить симпатичному, но настойчивому капитану в его щекотливом предприятии, да и, кроме того, само знакомство с Аркадием Ивановичем было несколько стремительно, и после всяких высокопарных и таинственных намеков на какие-то его заслуги, в чем Авросимов и разобраться-то толком не успел, вот вам, пожалуйста, подайте ему нежный предмет, то есть просто капитану желательно женское общество, а где оно?
Пистолет подрагивал на широкой груди Авросимова и холодил ее. День перевалил на вторую свою половину, и потянуло туманом и синевой. Красное зимнее солнышко потонуло в Неве, где-то за Адмиралтейством. Едва сумерки надвинутся, можно будет в знакомый флигель постучать...
Хмель постепенно проходил, и на душе у нашего героя снова становилось гадко. Казалось, что из-за поворота вот-вот вывернутся сани его сиятельства военного министра и снова придется вести унылый разговор неизвестно о чем.
- В Петербурге у меня есть знакомая, - сказал Аркадий Иванович, - Амалия Петровна Пестель. Дама молодая и прелестная. Как она супруга своего любит! Вы бы только поглядели, господин Ваня. Когда я смотрю на них, мне за себя больно становится. Почему я один на белом свете? Вот не дал Господь. А я вам должен признаться, что женщину считаю в нашей жизни главным, и это не в том смысле, в каком я вас только что попросил, а в самом высшем, в философском... Я и у нас в полку, бывало, рассказывал свои убеждения, но некоторые, - сказал он с грустью, - некоторые молодые офицеры, как это говорится, из хороших фамилий, меня на смех пытались поднимать... - он покрутил головой. - Да разве можно на них за то серчать? Они по воспитанию такие, я ведь понимаю. Я для них - кто? Провинциал, скука...
- Да, да, - подтвердил Авросимов.
- Но они это не по злобе, не по природе, господин Ваня, а когда тебя узнают, так и вовсе проникаются симпатией... Верно, верно... Уж я знаю. Поэтому и серчать на них за то нельзя. Да, предмет нежный... Это, так сказать, в житейском смысле. Но поверите ли, я, господин Ваня, ради этого самого могу даже преступление совершить или, скажем, - подвиг. А вы куда же меня ведете?
- Есть один дом, сударь, - сказал Авросимов, - в котором тепло и приятно. Уж вы жалеть не будете.
- Дай-то Бог, - засмеялся капитан.
Аркадий Иванович умолк, и наш герой, воспользовавшись паузой, погрузился в мечты о предполагаемом визите во флигель. Что мог встретить он там? Опять эти крики веселья и шепот любви и полную непринужденность, когда тело словно разделено на части и каждая часть живет своей особой жизнью. Полное забвение, и никаких следственных, и никаких военных министров, и только горячее дыхание Милодорочки или Дельфинии, и бесшумная челядь, которая все что-то несет, несет, уносит... и, наконец, добрый и прекрасный Бутурлин, который успокоить может, который так легко тонкой рукой поведет, и тотчас все вокруг станет бренным, расплывчатым... О чем сожалеть?
- В жизни я всегда отличался большим любопытством, - вдруг сказал Аркадий Иванович.
- А что же вы все никак о своем геройстве мне не скажете? - напомнил ему Авросимов.
- А далеко ли нам идти, господин Ваня? - спросил в свою очередь капитан. Я очень вам верю, что вы меня приведете к земле обетованной... Только вы меня в общество все же не ведите. А знаете, у меня в Линцах была одна Анюта, господин Ваня. Вдова исправника... Вот истинный ангел, господин Ваня. Да вы и сами понимать должны...
- Я в этом не очень, - признался наш герой.
Капитан нежно взял его за локоть.
- Что ж так?
- Я молод еще, сударь...
- С вашими-то плечищами, - сказал капитан с улыбкой, - можно любую даму с ума свесть... А к чему я вам про любопытство свое начал?.. Ага... Знаете, господин Ваня, мой полковник был человек незаурядный, вот я о чем... - и вздохнул. - Скажу вам, не хвастаясь, я в особенных людях толк знаю, я их тотчас же на глаз беру, хотя я ведь тоже по-своему хорош, как я умею с людьми быть утончен и покладист. Я, бывало, выйду в Линцах перед строем и, пока там унтера суетятся, эдак вот рукой только качну, и строй тотчас - ровная линия, а иначе я вас, сукины дети!.. Вы не подумайте, господин Ваня, что это от страха. Нет, нет, от глубокой симпатии.... Так вот, но в полковнике моем эта тонкость все-таки меня поразила. Ну что там? Ну, я вам скажу, рост. Это главное, и не то чтобы малый рост привлек внимание к нему, а знакомый облик... Эге, говорю я себе, где это мы встречались? И вдруг я понимаю: это же Бонапарт стоит передо мною! Он самый, господин Ваня! Рост... Но кроме того - лицо, осанка, взгляд... Волосы! Всё, всё... Потом уж я понял, что и духа полное соответствие. А я, господин Ваня, сам - кремень. Кремень, значит, на кремень. Это вы поняли? Тут вы следите, как самая ниточка завязывается, как она начало берет, следите, это очень занятно. Так вот, он указывает мне на марширующую роту и говорит:
- Как вам нравится, господин капитан, эта толпа лентяев и оборванцев?
Я, признаться, господин Ваня, оторопел.
- Чем же они лентяи, господин полковник? Они строя не знают, но на то мы и призваны их учить, господин полковник. Авось выучим, лицом в грязь не ударим... Постараемся...
Он искривился весь, словно от смеха, но смолчал. Однако голубые его глаза глядят зорко, с пристрелочкой, и весь вид его располагает. Я, признаться, у него - новый офицер, еще не знаю, что да как.
- В других полках, господин полковник, и того хуже...
- Другие полки, господин капитан, не образец для нас, - сказал он холодно. - Я просил вашего назначения сюда, зная о вашем высоком мастерстве в строевой науке...
Ну, как он меня холодом облил! Как мне было поступить, господин Ваня? Однако я смотрю на него с любопытством. Ладно, сударь, извольте...
Так рассуждал Аркадий Иванович, словно бы и ни о чем, а между тем наш герой, преисполненный необъяснимой тревоги, вышагивал рядом, видя перед собой Павла Ивановича с завязанными глазами и не умея представить себе его же стоящим на ветру перед марширующей ротой. Да как это он там стоял? Видел ли он свое скорое будущее? И, замахиваясь на самого государя, предвидел ли молнии и гром?
- Э, кабы можно было предвидеть хоть сотую долю того, что потом стало, вздохнул Аркадий Иванович. - А вот, господин Ваня, посудите сами, мое положение: он стоит передо мной, как Бонапарт, и я ничего сказать не смею. Каково? А ведь все мы - люди. Ну, скажем, водку он пьет? В карты... прекрасный пол... Ну как все... Но он меня подавляет своими глазами, Господи ты Боже мой! Это неспроста, думаю я, это личность... Это не просто аристократ, баловень, пренебрегатель... Ну хоть бы он меня понял, кивнул бы, пригласил бы к себе; мол, новый офицер, как дела и прочее... Нет, господин Ваня, одни лишь глаза в упор. Я терпелив. Я жду. Я в кампаниях против французского узурпатора не участвовал, а он - да. Преклоняюсь перед героями, даже завидую... а вам разве не хотелось бы ради отечества? Не хотелось бы? Ведь хочется, а? Ну знаю, это же не просто слово... А вы вникайте, вникайте, тут-то самое и начинается.
- Мне поторопились передать, господин капитан, всякие слухи относительно вашего прошлого.
- Позвольте, господин полковник, что вы имеете в виду? Я поклонник правил, но честь свою в обиду...
- Ну, например, история в Московском полку, когда вы...
- Виноват, господин полковник, но это навет...
- Нет, нет, я не придаю этому значения. Вы первоклассный строевик, а мне вот как нужны такие офицеры... Остальное - вздор.
- Это самая крайняя мера завистников, господин полковник...
- Пустое. Я не считаюсь. Для меня какой вы есть...
- Для меня отечество прежде всего. Его польза...
- Отечество? А что, господин капитан, известно вам об этом предмете?
- Я бы сказал, господин полковник, да мысль, что и до вас дошли грязные обо мне слухи, ужасна...
- Давайте договоримся, господин капитан, раз и навсегда. Я вас ценю за фрунт. Остальное - не мое дело.
Вы поняли, господин Ваня, какая тут тонкость?
Наш герой живо представил себе этот диалог, отчего волнение его даже усугубилось, ибо, зная уже отчетливо внешние черты злодея полковника, он ощутил его холодность и словно увидел пронзительные его глаза. Но чего-то все-таки Аркадий Иванович, видимо, не договаривал, и призрак висел в пустом воздухе, как карась на крючке, вне своей родной водной стихии.
