Н Бомж - Мой Кент
- Сиди здесь, - Берта указала на диван, - и жди.
Она вошла в дом, оставив дверь приоткрытой. Безмятежное чувство возникшее у меня в вагоне электрички, не проходило.
Из-за приоткрытой двери доносились голос звонкого лесного ручейка вперемешку с гулом водопада.
Тяжелые потоки водопада выражали гнусное предположение о наличии у ручейка любовника. Ручеек с негодованием отвергал подобные инсинуации и щебетал что-то о любви к ближнему, о недопустимости задержек взносов в Небесный Банк Добрых Дел, водопад указывал на концепцию о дороге в ад, вымощенной благими намерениями.
Наконец Берта вышла не веранду, неся в руках ночную вазу внушительных размеров, сообщив, что бабушку Зину зовут Зина Борисовна не Зинаида, а именно Зина, и указав на чердак добавила:
- Будешь жить там, только нужно сделать так, чтобы люк открывался, а замок оставался на месте запертым. - Она вновь скрылась за дверью, чтобы появиться с небольшим старинным чемоданчиком в руках. Положив его на стол, она открыла крышку: в чемоданчике был аккуратно уложен разнообразный слесарный инструмент.
Она поднялась по лестнице и отперла замок, при этом моему взору предстали ее стройные, слегка загорелые ножки до самых штанишек, белых в красный горошек. Мне стало нехорошо и я огромным усилием воли заставил себя отвести взгляд от сокровищ, которые никогда не будут моими.
Спустившись Берта присела рядом и по-видимому догадавшись в чем дело, торопливыми движениями запоздало поправила на коленях свое ситцевое платьице.
Замок держался на петлях, каждая из которых была закреплена тремя шурупами. Я отвернул шурупы на петле крышки люка, снял ее, на другой петле отвернул один шуруп, соединил петли и скрепил их вместе одним шурупом. Заперев реликтовый замок на ключ, я опустил крышку люка и полюбовался проделанной работой. Никаких сомнений в том, что люк заперт на замок, не было.
Берта унесла чемоданчик и возвратилась со свернутым поролоновым матрасом. Я взял его в охапку и с некоторыми трудностями взобрался не чердак и, немного помешкав, устремился вглубь. Следом за мной поднималась Берта.
Я стоял в раздумье, куда бы приспособить матрас, как вдруг почувствовал обнимающие меня руки Берты и прижавшиеся к моей спине ее груди. Мощный заряд электрического тока пронзил меня насквозь. Сознание и способность разумно мыслить мгновенно испарились без остатка, гигантская волна незнакомого прежде мне чувства захлестнула меня. Я захлебнулся и камнем пошел к дну.
7
В солнечную погоду чердак разогревался как чайник, забытый на газовой плите, с давно выкипевшей водой.
Когда наступала ночь, я спускался вниз и, приняв необходимые меры предосторожности, отправлялся в летнюю душевую, сооруженную за домом в глубине участка. Душевая состояла из двух, сваренных встык железных бочек, выкрашенных в черный цвет и установленных на высоте примерно двух с половиной метров на каркасе, обитом вагонкой с дверью на невероятно скрипучих петлях. Вода поступала из водопровода по резиновому шлангу, который использовался также и для полива. Вода в бочках нагревалась за день так, что не успевала остыть до утра.
Я с наслаждением подставлял тело теплой воде, стараясь производить как можно меньше шума и не спуская глаз с соседнего двора, к которому примыкала душевая кабина.
Перед тем как принять душ, я часами занимался всеми видами известных мне физических упражнений, чтобы не потерять форму.
Дни были наполнены мучительно-сладостным ожиданием Берты. Когда я в запыленное оконце видел ее, отпирающую калитку, я чуть не выл волком от сознания того, что мне нельзя броситься ей навстречу и поднять ее на руки...
Иногда она оставалась на ночь. Тогда мы устраивались в большой комнате для гостей, меблированной платяным шкафом, сервантом, столом, телевизором, двумя кроватями, стоявшими у противоположных стен.
Мы сидели в темноте, пили вино и вели долгие разговоры, в которых не было места ни Юрке, ни маленькой Зиночке, находившейся в одном из самых престижных летних пансионатов, ни прошлому, ни будущему. Был один огромный мир, в котором были только мы двое, я и она.
Иногда ее подолгу не было... От нечего делать я перебирал старые книги, находившиеся в огромных черных чемоданах, числом не менее десяти, поставленных один на другой, пока не наткнулся на странную на мой взгляд книгу без переплета. Она была похожа на учебник английского языка и в то же время отличалась от этого семейства своим содержанием. Это не было даже учебником в общепринятом смысле этого слова. Скорее это был словарь, но перевод английских слов на русский осуществлялся в стихотворной форме, причем в двустишие вплеталось и английское слово и его русский перевод.
Сначала меня заинтересовал удивительно тонкий юмор стишков, тем более, что их сочинению серьезно препятствовала необходимость использовать обязательные слова. Я и сам не заметил как совершенно безо всякого усилия с моей стороны запомнил около пятидесяти слов.
Эта книжка здорово скрасила мое одиночество, а к концу моего заточения, которое длилось около полутора месяцев, я с великим удивлением заметил, что почти свободно читаю прилагаемые тексты - отрывки из всемирно известных книг Твена, Стивенсона, Диккенса, Конан-Дойля, Дефо, Э.По. Сколько же трудов стоило запомнить десять-пятнадцать слов в школе!
Старая Зина громко вздыхая, что-то бормоча себе под нос, тяжелыми шаркающими шагами обходила свое хозяйство, что-то целый день прибирала, переставляла с места на место, что-то терла, копалась во дворе и на участке, долго возилась с приготовлением пищи, восседая на инвалидной коляске, после обеда дремала на ней, потом вновь до самого ужина возилась громко вздыхая и бормоча. Очень редко она выходила куда-нибудь, по-видимому к своим подругам или в магазин, иногда подруги приходили к ней, и тогда ст. Зина устраивала чай на большой веранде с долгими разговорами. Голоса с веранды разобрать было трудно - они почти полностью заглушались ревом проносившихся по шоссе грузовиков.
Каждый день она вынимала из почтового ящика, укрепленного на заборе возле калитки, газеты и, едва ли их посмотрев, оставляла на ступеньках лестницы чердака, рядом с чайником, который она подогревала для меня три раза в день и ставила на ступеньки лестницы, не забыв добавить тарелку с печеньем, бутербродами или обожаемыми мной попиками-лепиками и стучала по лестнице, чтобы я поднял все это к себе наверх, поспешно покидала веранду, видимо опасаясь столкнуться со мной носом к носу.
Раза два приезжал ее сын, еще не старый Франц Менциковский. Первый раз он уговаривал ее переехать на его просторную московскую квартиру. По всей видимости этот разговор происходил много раз, и Франц со ст.Зиной без всяких эмоций произносили хорошо заученные роли из давно надоевшей всем пьесы.
"Почему ты не хочешь переезжать ко мне из этой собачьей будки, люди думают, что Франц бросил свою старую маму".
"Мне плевать на то, что думают люди. В твоей просторной московской квартире, в твоей Москве, мне не хватает воздуха".
"Нет, вы посмотрите на эту выжившую из ума старую жидовку! Это она называет воздухом! Здесь, возле этого Богом проклятого шоссе она дышит воздухом! У абсолютно здорового человека, спортсмена, космонавта здесь ровно через один час, не больше, заболит голова и уже больше никогда не пройдет, он может смело пойти даже совсем в незнакомую поликлинику, к совершенно незнакомым докторам и через десять минут получит удостоверение инвалида второй, нет первой группы".
"Франя, купи себе петуха и морочь ему голову. В этом Богом проклятом месте ты закончил музыкальное училище с золотой медалью и не повесил ее на стенку только потому, что боялся, как бы ее не украли. Когда ты жил в этом месте, ты побеждал на международных конкурсах".
"Мама, ну зачем ты меня мучаешь? Ты наверное хочешь чтобы я умер раньше тебя а ты делала бы вид, что тебе очень горько. Ты этого хочешь? Мало мне того что этот гой увел у меня мою девочку, теперь люди говорят, что это Бог меня покарал, за то, что я бросил свою мать".
"Нет, Франя, нет, ты всегда был послушным мальчиком, я горжусь тобой, мы все тобой гордимся, даже Гальперины. Но я не могу бросить этот дом, я хочу здесь умереть и умру здесь. А Берта... Берта часто навещает меня, привозит мне продукты".
"Франя" в сердцах, но не очень сильно, хлопает дверью и удаляется. Занавес.
Второй раз он приехал радостно возбужденный и прямо с порога, едва успев поздороваться заявил:
- Мама, дай мне поскорее ключ от чердака!
Ст. Зина по-видимому почувствовала сильное замешательство и невпопад сказала:
- Какой ключ, от какого чердака? - словно у нее этих чердаков была тьма-тьмущая и с ключами и без ключей. - Зачем тебе чердак?
- Мама, я прошу, дай мне пожалуйста ключ от замка, которым заперт чердак. И вообще, скажи мне на милость, какого черта нужно запирать чердак? Что за необходимость? - Радостное возбуждение уступило место нарастающему раздражению.
