М Загоскин - Искуситель (часть 2)
- Рекомендую вам моего приятеля, - сказал барон, он не играет в карты и будет вашим кавалером. Синьора Карини! - продолжал он, обращаясь к итальянке. - Мой приятель не любит или, лучше сказать, не понимает итальянской музыки: обратите его на путь истинный, а вы, мамзель Виржини, постарайтесь ему вскружить голову, только я вам говорю вперед, это нелегко: он помолвлен и влюблен до безумия в спою невесту. Синьора Карини взглянула на меня так быстро, что, казалось, хотела опалить своим взглядом, а мамзель Виржини захохотала как резвое дитя, и, указывая на канапе, сказала:
- Садитесь здесь! Вот так - между нами.
- Как вы хорошо делаете, что не играете в карты, шепнула итальянка. - Посмотрите на этих игроков: походят ли они на людей? С какою жадностью смотрят они на эти кучи золота! Это их божество, их идол!
- Не правда ли, - прервала с улыбкою Виржини, есть идолы, которым поклоняться гораздо приятнее?
- Не поклоняться, а любить, как любят в Италии, сказала синьора Карини.
- Да! По-вашему, - подхватила француженка, - с кин жалом в руках? Фи! Я ненавижу эту африканскую любовь. Французы боготворят женщин, а мы делаем их счастливыми и всегда расстаемся друзьями. Будет с нас и того, что мы твердили беспрестанно: "Свобода или смерть", если б вместо этого стали говорить: "Вечная любовь или смерть", то я ушла б на край света, в Америку, в Сибирь!.. Да, да, в Сибирь, и хоть это снежное царство должно быть настоящим адом...
- Оно превратится в рай, когда вы будете в нем жить. - Эта пошлая вежливость невольно сорвалась у меня с языка.
- Вы очень любезны! Но что я говорю? Я совсем за была, что вы любите свою невесту и, верно, хотите любить ее вечно? Не знаю почему, но мне вовсе не хотелось говорить о Машеньке с этими бойкими красавицами, вместо ответа я уклонилась.
- О, я вижу, барон хотел пошутить над нами! - про должала француженка.
- Я была в этом уверена, - прервала синьора Карини. - Невеста почти жена, а жена и любовь, как я ее понимаю, могут ли иметь что-нибудь общего между собою? Любить более своей жизни, любить на краю могилы и до последнего вздоха не признавать ничего, кроме любви, можно только тогда, когда и нас точно так же любят. А что такое женитьба? Какую жертву приносит девушка, выходя за вас замуж? Вы прекрасный мужчина и будете вечно принадлежать ей, она отнимает вас у всех женщин и пристроит себя к месту - прекрасное доказательство любви! Да почему вы знаете, быть может, и малейшая жертва показалась бы ей непреодолимым препятствием, быть может, она отдает вам свою руку потому только, что вы прежде других за нее посватались? Она будет вам верна да это ее обязанность, она станет любить вас - да за это превознесут ее похвалами, как добродетельную женщину. Нет! Пусть она не изменяет вам, несмотря на убеждения родных, на слезы отца и матери, пусть любит даже и тогда, когда весь мир назовет эту любовь преступлением... О, тогда и я позволю вам любить ее вечно и не замечать, что есть другие женщины на свете!
- Ах, та chere! Вы меня пугаете! - вскричала Виржи ни. - Не слушайте ее, - продолжала она, обращаясь ко мне, - эта бешеная любовь хороша только в трагедиях. Усыпать свой путь цветами, ни на чем не останавливаться, а скользить по жизни и стараться, срывая розу, не уколоть себя шипами - вот философия французов, и, поверьте, она, право, лучше всякой другой. Официант подал нам на золоченом подносе в хрустальных бокалах ароматический ананасный пунш. Дамы отказались, я последовал их примеру.
- Что это вы не пьете? - вскричала Виржини.
- Боюсь опьянеть еще более, - отвечал я с улыбкою.
- Так что ж? Тем лучше: вы будете откровеннее. Возь мите.
- Я никогда не пью пунша.
- Так начните.
- Хоть вместе с нами, - сказала итальянка. Обе дамы взяли по бокалу.
- Попробуйте теперь спросить стакан воды, - шепнула Виржини, погрозив мне своим розовым пальчиком. Я выпил мой стакан пунша и должен был выпить еще другой, чтоб помочь моим соседкам, которые поделились меж собой одним бокалом. Мы не опьянели, но я сделался гораздо развязнее и смелее, а мои дамы несравненно ласко вее. Виржини задирала свою приятельницу, шутила со мною и беспрестанно смеялась, чтоб показать свои жемчужные зубы. Огненные взоры итальянки становились час от часу нежнее. Сначала она призналась, что ревность - чувство неприятное, что можно расстаться с своим любовником, не зарезав ни его, ни себя, а под конец согласилась с фран цуженкою, что любовь становится блаженством и счастьем нашей жизни тогда только, когда она свободна, как воздух, и прихотлива, как дитя. Наш разговор делался ежеминутно живее, обе мои соседки старались очаровать меня, обе они были очень милы и, признаюсь, если я не пускался еще в любовные объяснения, то это потому, что не мог решить, которая из них мне более нравится. Меж тем игра кончилась, хозяин подошел к нам.
- Вы много выиграли? - спросила его Виржини.
- О, конечно, много! - отвечал барон. - Все понтеры остались без копейки, а я ничего не проиграл.
- Да кто же выиграл?
- Разумеется, кавалер Казанова. Разве он умеет проиг рывать?
- Всегда, когда играю с милыми женщинами, - сказал, подойдя к нам, высокий итальянец.
- Право? - вскричала француженка. - Вы до такой степени любезны?..
- Вольно ж вам было не понтировать, мамзель Виржини? Вы испытали бы это на самом деле.
- Как мне жаль, Казанова, что вы игрок! - сказала синьора Карини, - Эта страсть когда-нибудь вас погубит.
- Что же делать! - отвечал итальянец. - Я люблю все сильные ощущения, люблю, чтоб сердце мое замирало, и одна азартная игра, эта адская забава, производит еще какое-то впечатление на мои чувства. Ах, синьорина! Они вовсе притупились под свинцовой кровлею венецианской тюрьмы. Мне давно хотелось взглянуть на этого Казанову, кото рый пожаловал сам себя в кавалеры, вероятно потому, что вежливые французы зовут отъявленных плутов "кавалерами промышленности" (chevaliers d'industrie)! Этот картежный шулер и патентованный вор, всегда готовый стреляться на двух шагах за честь свою, был очень видный мужчина, но в жизнь мою я не видал лица наглее и бесстыднее. Он не только у нас в России, где уж привыкли баловать иностран цев, но везде умел втираться в хорошее общество, всех обыгрывать, сыпал деньгами и о дружеских связях своих с знатными людьми и королями говорил с такой неподражаемой простотою, что добрые москвичи не смели даже и усом ниться в истине его слов. По желанию дам этот знаменитый шарлатан принялся было нам рассказывать, как он вырвался из рук венецианских инквизиторов, но хозяин не дал ему кончить и попросил всех в столовую. В прекрасно освещенной зале приготовлен был роскошный ужин, померанцевые деревья, фарфоровые вазы с цветами, серебряные корзины с бархатными персиками, душистыми ананасами и янтарным виноградом отражались в вели колепном зеркальном плато. На хорах загремела музыка, и все гости уселись за стол. Барон поместил меня по-прежне му между двух красавиц. Мы сидели очень тесно, при ма лейшем движении руки мои невольно прикасались к рукам моих соседок. Когда резвая Виржини наклонялась ко мне, ее дыхание сливалось с моим, и в то же время я чувствовал с другой стороны, как шелковые кудри итальянки скользили по моей щеке. В таком близком расстоянии друг от друга не нужно говорить громко: обе они перешептывались со мною, а кто из нас в цвете молодости не испытал, как очарователен этот женский шепот, как соблазнительны эти приветливые речи, когда они говорятся вполголоса, тайком от других, как тревожат они наше сердце и волнуют кровь. Я почти ничего не ел, но зато пил очень много. Сколько я ни отговаривался, все было напрасно: мои соседки не хотели ничего слышать.
- Я буду пить с вами из одной рюмки, - шептала мне на ухо итальянка, пожимая мою руку.
- Oh, il faut vous griser, vous serez charmant! (О, вам надо пить, чтобы ощутить блаженство! (Фр.)) - по вторяла беспрестанно Виржини, умирая со смеху. Меж тем общий разговор становился час от часу шумнее, по временам он совсем заглушал музыку. Вот пробка первой бутылки шампанского полетела в потолок.
- От этого вина вы, верно, не откажетесь? шепнула синьора Карини. - Его пьют за здоровье друзей своих.
- Так он выпьет два бокала, - сказала француженка, - только не забудьте, - прибавила она так тихо, что я с трудом мог разобрать, несмотря на то что розовые ее губы почти касались моей щеки, - не забудьте: первый за мое здоровье! Слышите ли, за мое! - повторила Виржини, и ее прелестная, обутая в атласный башмачок, ножка прижалась к моей. Я не совсем еще потерял рассудок, но все чувства мои были в каком-то упоении, а голова начинала порядком кружиться. Вдруг музыка замолкла, хозяин встала с своего места и, держа в руке бокал шампанского, сказал: Господа! Я предлагаю тост, мы пьем за вечную славу просветителей человечества, знаменитых французских фило софов и главы их, бессмертного Вольтера.
- Виват! - закричали почти все гости.
- Честь и слава истребителю предрассудков! - проре вел один толстый англичанин, выливая за галстук свой бокал шампанского.
