Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 2)
- А мы могли бы встретиться как-нибудь вечером? - спросил ее я, внутренне уверяя сам себя, что говорю это без малейшего намека на заднюю мысль. - Чтобы никуда не надо было торопиться. Вы ведь даже не обмолвились ни словечком о вашей жизни в Америке. А для меня узнать как можно больше деталей из первых рук крайне важно.
Ляля посмотрела на меня, загадочно улыбаясь:
- У меня принцип - я девушка одинокая и с женатыми мужчинами вечерами даже по критически важным делам не встречаюсь.
- Даже самые строгие правила допускают исключения, - возразил я тоже с улыбкой.
Мы стали видеться почти каждый вечер. У нее была комната в большой коммуналке на Мясницкой, довольно просторная - метров двадцать, светлая, опрятная. Час она рассказывала мне об Америке и американцах - их истории, традициях, быте; она очень много читала - на русском, а также на французском и на английском, которые через гувернеров знала с детства. Два часа мы занимались английским с особым упором на американизмы. Уже тогда вышли серьезные труды с несколько, как я потом сам убедился, преждевременными ударно-рекламными названиями: "Американский язык практика и теория", "Грамматика американского английского языка", "Идиоматика американского языка - историко-философский экскурс". Ляля, не вникая особо в теорию (ее это попросту не интересовало), была одержима страстью коллекционировать американизмы. Ее приводила в умиление история возникновения "О.К." и подобных ему словоизобретений, и она стремилась передать мне толику своего лингвистического энтузиазма. А у меня действительно не было задней мысли в отношении "одинокой девушки" и столь частых встреч с нею. В самом-то деле, дело есть дело. Слов нет, Ляля мне нравилась - и даже очень. И вовсе не потому, что она была моложе или краше Маши. Она обладала секретом соблазнения, который действовал независимо от ее желания. Я думаю, она просто была слишком женщина. Ведь так подумать много ли надо? Наклон шеи, поворот головы, полуулыбка, поза, туалет, косметика, слово или фраза - во всем этом нужны такие тончайшие тона, оттенки, штрихи. Кто-то тратит героические усилия, деньги Креза - результат нулевой; кто-то почти не задумывается - все приходит, все получается само собой.
Неприятности приходят тоже сами собой. До отъезда оставалось три недели, завершилось оформление, были получены визы. В тот вечер Ляля завершила занятия через два (а не три, как обычно) часа.
- А теперь мы проведем практический урок.
Она исчезла за большой китайской ширмой и через минуту появилась оттуда не в обычном своем домашнем костюмчике - брючки и кофта с короткими рукавчиками из голубого шелка; нет, на ней было длинное вечернее платье из серебряной парчи с глубоким декольте и крупным белым бантом на бедре.
- Тема урока, - объявила она, - американский день рождения. - И видя мое недоумение, пояснила: - Американский - потому что вы отправляетесь в Америку. А день рождения - это очень просто: у меня сегодня именно такой день.
И с этими словами она сдернула легкое белое полотно с круглого стола, на котором обычно размещалась пишущая машинка "Ундервуд", стопка книг, чернильный прибор и писчая бумага. Теперь там стояли два столовых прибора, рюмки, стаканы, закуска, сыр, колбаса, селедка под шубой, салат из крабов, моченые яблоки.
- Как не стыдно было не сказать! - запротестовал я, но Ляля подошла к патефону и со словами "Пусть он не любит женщин, но мы, женщины, любим его" поставила песни Вадима Козина. Открыла окно, достала лежавшую между рамами бутылку, из тумбочки достала другую, поменьше, извиняющимся тоном сказала: "Достать американское виски "Бурбон" (его гонят из кукурузы) я не смогла. Пришлось заменить его шампанским и коньяком. Хотя и то и другое французского производства, так что частично это будет и французский день рождения. А поскольку закуска наша, то получается американо-франко-русский. Ура!
- Главное - виновница торжества русская. За ваше счастье, Ляля!
- А поется так! - воскликнула Ляля, выпив сразу после бокала шампанского большую рюмку коньяка - "Happy birthday to you! Happy birthday to you! Happy birthday, dear Lyalya! Happy birthday to you!"
Что было потом? Черт возьми, это оказался один из самых печальных вечеров в моей жизни - как по сути своей, так и по последствиям. Суть? Когда я проснулся, горел ночник. Я лежал совершенно голый в постели с обнаженной Лялей. Через великую силу я повернул голову и увидел часы. И несмотря на то, что голова раскалывалась, пришел в ужас. Без четверти пять! Но самое обидное, что я не помнил ни одного момента из всей ночи. Ни единого. Ляля, не раскрывая глаз, стала целовать мои щеки, шею, губы. И улыбалась счастливой улыбкой. И говорила самые нежные, самые ласковые слова, которые я когда-либо слышал. Я с ненавистью смотрел на пустые бутылки из-под шампанского и коньяка. Дурак! Какое высшее ощущение наслаждения я потерял - и все из-за проклятой гремучей смеси двух божественных напитков. И объяснение дома с Машей предстояло тяжелейшее. Вранье само по себе всегда омерзительно. Ложь во спасение семьи? Даже если преступить собственную совесть, что мог я придумать более-менее правдоподобного? Что я по делам встречался с Сергеем и заночевал у него? Маша знала, что он в командировке где-то в Европе. Никита в таком деле и вовсе не помощник. Нет, уж лучше ничего не изобретать, прийти, повиниться, покаяться. Тем более, что я ведь любил Машу. А Ляля - Ляля прелестное, легкое, нечаянное увлечение. Миллионы подобных случаются еженощно в сфере и на ниве взаимного труда. Кстати, у кого-то из умудренных любовным опытом французов я читал, что не переходящие в нелепо-затяжную страсть приключения надежно укрепляют семью. Правда, я подозревал, что Маша со мной вряд ли согласится. Так оно и вышло. Встретила она меня суровым, наперед осуждающим молчанием. Выслушав мой предельно лаконичный покаянный монолог, она долго и тщательно мыла уже вымытую до этого посуду (разговор происходил на кухне), протирала и без того блестевший чистотой стол, проверяла запасы муки, сахара, круп в буфете. Наконец, села на табурет у окна и, глядя на улицу, заговорила глухо, однотонно:
- Ты знаешь, Иван (так она называла меня крайне редко), я безумно устала. Это усталость не одного дня. Тем более, хоть в выходной хочется тихой радости. В наркомате вечные нервотрепки: чистки, персональные дела, выговоры, угрозы увольнения. Казалось бы семья - именно то прибежище, где ты уверенно можешь отдохнуть душой. И что? То у тебя была грязная история с моей родной сестрой. Алина ничего не рассказала, не хотела меня обидеть.
- Ничего у меня не было с Алей, - угрюмо возразил я.
- Было. Все было, - так же глухо, однотонно продолжала Маша. Алешка, даром что кроха, трехлетний несмышленыш, рассказал и как ты голый за ней вокруг стола гонялся, и как в кровати потом возились.
- Когда же это могло быть? - безнадежно спросил я.
- Когда я в ту злосчастную командировку в Ленинград ездила. Забыл?
Я молчал. Как говорится, крыть было нечем.
- Ну ладно, один раз споткнулся. Теперь эта Ляля. Если я тебе больше не гожусь или если разлюбил - скажи прямо. Разведемся - и делу конец. Не пропаду. У меня есть работа, сын. Выживем.
- Машенька, что ты такое говоришь?! Я люблю тебя, сына. Никто мне больше не нужен. И нам в Америку ехать вот-вот. Уже и билеты заказаны.
- Никуда мы с сыном не поедем. Ни в какую Америку!
Маша разрыдалась, да так, что целый час не могла успокоиться. Да, наломал я дров, нечего сказать. Вновь и вновь я просил прощения. И вновь и вновь она принималась плакать. Любовные клятвы ненадежны, как московская погода в марте. Но я клялся и клялся, искренно веруя в то, что говорил. Дня через три вроде бы пришло примирение. И Машенька позволила себя приласкать, и Алешка уже не смотрел букой. Однако, ехать сейчас со мной в Нью-Йорк жена отказалась.
- Я обещала привезти Алешеньку летом к бабушке. Возьму отпуск в июле, прокатимся по России, поплещемся в Волге. К тому времени ты устроишься там, глядишь, и мы подоспеем..."
Они вернулись на борт парохода за четверть часа до отправления. Иван наскоро принял душ, побрился и успел подняться на верхнюю палубу как раз к подъему якоря. Сильвия была уже там. Они смотрели на отдалявшийся и становившийся совсем игрушечным город, уплывавшие вдаль горы, то и дело восклицая: "А вон ананасовые плантации, шикарный, необычный там из них ликер, не то, что в "Восемнадцати струнах"; "А вон женский монастырь"; "А вон дорога на смотровую площадку, право, чудо эти оз?ра - голубое и зеленое! И легенда о принцессе и рыбаке!" "А, может, это все же был пастух? Впрочем, что за дело, кто он был. Главное - гимн любви!" К Ивану подошел корабельный офицер, моложавый, молодцеватый. Представился: "Шеф информационной службы Энтони Уайт. Простите, сэр, имею ли я честь говорить со вторым секретарем русского посольства в Соединенных Штатах Америки?" "Да, сэр". "Капитан "Queen Elisabeth" просит принять приглашение быть сегодня за ужином главным гостем его стола". С каким восторгом Сильвия смотрела на Ивана! С восторгом и немой, так легко читаемой просьбой. "Могу ли я быть с дамой?" "Этим вы окажете капитану двойную честь".