Валерий Коновалов - Век Свободы не слыхать
Припоминают в своих кругах и рассказ командующего авиацией группы о тех же чехословацких событиях. Как-то вечером он, находясь в отпуске, позвонил и спросил, можно ли отправляться на покой. Главком разрешил, а ровно через 20 минут поднял всех по тревоге. Кстати, поневоле задумаешься, почему даже спецсвязи он не доверял всех своих тайн. Быть может, недаром и донос на него на "самый верх" написал заместитель из того рода, что негласно звался "политпоп". Было за что, даже не считая неприятия втягивания армии в худую политику. В свой юбилей дед, прекрасно ведая, что "слушают и слышат", громко заявил: "Похоронить не в кремлевской стене!" И действительно оказался первым из "полных маршалов", погребенных на Новодевичьем. Теперь, видя воочию суету с грядущим праха насельников мавзолейного огорода, нельзя не признаться: опять угадал. Многие из этих историй мне посчастливилось услыхать от тех его соратников, кого теперь можно считать личностями историческими,- маршалов Конева, Москаленко, Чуйкова. С их смертью ушла целая эпоха победителей Второй мировой. Последующие главкомы, да и министры обороны уже не числились в заметных деятелях Великой Отечественной.
Дед успел выпустить первый том воспоминаний "В годы военные". И надо отдать должное записывавшему их "литобработчику": он не сгладил живой голос своего героя. Даже таких примечательных подробностей, что на параде в Куйбышеве в самые крутые дни 41-го Калинин-де выступал без микрофона - да прежде "и в Большом театре им не пользовались". Жаль, что туда не попали по причинам времени (добавление про то, что автор, любитель музыки, имел возможность сравнить и с "Гранд опера", будучи послан в Испанию в качестве "добровольца"). И еще обиднее - нет крайне точного штриха эпохи: на столе перед "посылкою кругом Европы" осталась лишь лаконичная записка: "Вернусь". Но счевшие пропавшего в одночасье соседа напуганные сожильцы перестали здороваться с его женою и дочерью.
И последний случай из книги. Свежую сибирскую дивизию спешно перебросили в самый тяжелый час под Тихвин. Комдив по своей еще не раз оказавшей себя бесшабашной храбрости - потом в Сталинградской битве он выехал, например, нарушая все уставы, впереди наступающих и захватил десятки немецких танков,- оборудовал себе пункт управления прямо в кроне сосны по-над рекою Волхов. Но озаботился, естественно, полевой связью. По команде докладывают: "С вами хочет говорить товарищ Иванов". Подумав, что это кто-то из армейского штаба, полковник Кошевой взял трубку и услыхал на том конце провода до страсти знакомый картавый голос Сталина: "Ты знаешь, где стоишь? Напротив - аракчеевские казармы. Завтра они должны быть наши!" Военные в таком случае отвечают "Есть!" Приказ был выполнен, а последовавшее освобождение самого Тихвина осталось в учебниках истории как первое успешное наступление русских в 1941 году. Вслед за тем началось и контрнаступление под Москвой. Вызвав перед новым назначением уже генерала Кошевого, Верховный Главнокомандующий изрек: "Говорят, ты никогда не отступал". И этот приказ был выполнен Петром Кошевым до конца самой жизни.
Глава 5
ПЕРВЫЕ КОМАНДИРОВКИ: ЗГВ И МОСКВА
ЗАПАДНАЯ ГРУППА ВОЙСК
БАЗА ВВС В МАЛЬВИНКЕЛЕ
Осенью 91-го в Бонн с официальным визитом прибыл тогдашний министр обороны Советского Союза маршал авиации Евгений Шапошников. Основное внимание на упомянутых переговорах, конечно же, уделялось статусу бывшей ГСВГ, которую спешно переименовали в Западную группу войск, и вопросам того, какую сумму в твердой валюте немецкие бюргеры готовы выложить из своих карманов за ее скорейший и окончательный уход из объединенной Германии. Конечно, на командировку в Бонн я не особенно рассчитывал да и, к слову сказать, "наших" туда никогда особенно-то и не приглашали. Мой же командировочный опыт на то время ограничивался только выставкой "Конверсия-90", проходившей к тому же и в Мюнхене, так что особенно далеко ехать не пришлось. Поэтому я с большим энтузиазмом ухватился за предложение пресс-центра ЗГВ прислать на базу российских ВВС в Мальвинкеле корреспондента "Свободы".
Со мной Матусевич отправил и некоего Манхайма. Последний числился на РС в качестве звукооператора, но не оставлял попыток подвизаться к той или иной программе и как пишущий автор. Вот только по части русского языка возникали проблемы: что ни строчка, то "калька" с немецкого, а может, и с родственного ему языка идиш. Но это, как говорится, мелочи. "Товарищ" был услужлив до подхалимажа (обычные повадки стукача), а его так называемый русский в конце концов можно было и подредактировать. Куда сложнее было редактировать пустопорожние вопросы, которые он к месту и не к месту рвался задавать. Упоминаю его лишь ради исторической справедливости, ибо с этим самым Манхаймом довелось мне побывать в ЗГВ еще раз, уже в августе 94-го, на выводе последней российской воинской части - Берлинской мотострелковой бригады.
Как бы там ни было, но "добро" на командировку было дано, и я на всякий случай запасся собственной звукозаписывающей аппаратурой, дабы не во всем зависеть от упомянутого Мана, который ко всему еще и Хайм. Дальнейшее развитие событий показало, что интуиция и здесь меня не подвела. До Мальвинкеля мы добрались почти без приключений и довольно быстро. Единственное - пришлось немного поплутать после Магдебурга. Дорожных указателей на базу российских ВВС, понятно, не существовало. Не скрою, эта часть Восточной Германии произвела на меня одновременно и гнетущее и в чем-то приятное впечатление. Ощущение было такое, что я попал в Советский Союз временем расцвета так называемого застоя. Вот только типовые коробки домов в том же Магдебурге были в более худшем состоянии, чем в наших провинциальных городах. Потом, конечно, с появлением вывесок и фонового шума улиц, ощущение это пропало, хотя спустя почти два года я вновь испытал схожее чувство уже в Восточном Берлине, напомнившем мне Москву.
У ворот базы ВВС дежурила полицейская машина. Уточнив у полицаев, правильно ли мы добрались, оставляем тачку и пешком идем дальше по направлению ко второму КПП, где после предъявления журналистских удостоверений дежурный офицер, обнаружив наши фамилии в списке приглашенных, объясняет, как нам пройти в актовый зал. Когда мы наконец прибыли на место, совместная пресс-конференция главкома ЗГВ и министра обороны уже началась, но, как мы выяснили у сотрудника пресс-центра ЗГВ майора Евгения Кривошеева, свои вопросы западные и отечественные журналисты будут задавать после перерыва. У нас еще оказался в запаса своего рода "сержантский зазор", дававший время сформулировать тот единственный вопрос, который каждый из приглашенных мог задать на выбор либо Бурлакову, либо Шапошникову. После пресс-конференции министр обороны улетал в Москву прямо с мальвинкельской базы. Обдумывая свой вопрос (для себя я уже определил, что буду задавать его Шапошникову, о чем соответственно предупредил и Манхайма, на всякий случай напомнив последнему не только о субординации, но и о координации наших действий), я успел перекинуться парой фраз с майором Кривошеевым. Выяснилось, что Евгений слышал мое интервью с врио начальника ГлавПУ СА и ВМФ генералом Стефановским (последнего тогда прочили в помощники министру, но на Первом всеармейском офицерском собрании все обернулось по-иному, "не в свои сани" снова сел вездесущий полковник Столяров, оставив Стефановскому менее значимую должность помощника у Главкома РВСН Сергеева), и оно ему очень понравилось охватом злободневных тем и профессиональной постановкой вопросов. "Вы "Львовку" случайно не заканчивали?" - спросил майор Кривошеев. Я хотел было снова ляпнуть свои коронные "три класса и коридор при тюрьме", добавив к ним и "школу для слабоумных разведчиков", но вместо этого, поймав усталый взгляд майора, решил шутки отставить и только отрицательно помотал головой. "Странно..." Я, улыбнувшись, ответил, что мне тоже странно. Наверное, нужно было что-то закончить, если не Львовское политучилище, то хотя бы Военную академию Генерального штаба или Вест-Пойнт. Мы посмеялись, и Евгений протянул мне свою визитную карточку. Спустя некоторое время его перевели служить в Россию, и контакт наш оборвался. Все что осталось у меня на память от той встречи, это присланная из Вюнсдорфа видеокассета с записью пресс-конференции Бурлакова и Шапошникова.
После небольшого перерыва наконец стартовал и финальный заезд. Желающих задавать вопросы журналистов вновь собрали в актовом зале. Я не торопился лезть в первые ряды, во-первых, потому что хотел послушать, что будут спрашивать другие и как на их вопросы будет реагировать министр, а во-вторых, не хотел сразу огорошить министра этически и юридически довольно сложным вопросом. Наконец подошла и наша очередь. Услышав "Радио Свобода", и маршал и главком заулыбались, причем достаточно доброжелательно. Кстати, Евгений Иванович всегда сохранял веселое выражение лица. По-настоящему серьезным, без знакомой улыбки на лице я видел его только один раз, уже на должности секретаря Совета безопасности, незадолго до "октябрьского расстрела". Манхайму я позволил первым пролепетать что-то о российско-германских отношениях, а потом, на одном дыхании, ни разу даже не заикнувшись, попросил маршала Шапошникова дать мне четкую военно-юридическую формулировку так называемого "преступного приказа" и сказать, что он по этому поводу лично думает. (Если помните, в то время вокруг данного понятия довольно много дебатов было в отечественных СМИ.) К чести маршала, он довольно четко определил понятие "преступного приказа" как относящееся не к армии и воинским уставам, а к политическому словоблудию, добавив при этом, что для Вооруженных Сил данная концепция вообще неприемлема, так как подрывает основы единоначалия и дает возможность очень уж вольной трактовки любых приказов по нисходящей "командир - подчиненный". Было видно, что вопрос мой он нашел хоть и резковатым, но интересным, а я, в свою очередь, остался в полной мере удовлетворен услышанным от него ответом. Для нас, "свободовцев", даже было сделано исключение в виде возможности задать один дополнительный вопрос. Манхайм переключился на выясненные "немецко-русских" отношений с Шапошниковым, а я поинтересовался у главкома группы Бурлакова причинами дезертирства солдат, офицеров и прапорщиков из частей и соединений ЗГВ. Чуть позднее, уже после посещения Мальвинкеля, я даже получил "добро" Матвея Прокопьевича на интервью с заместителем военного прокурора группы войск, который довольно четко описал мне ситуацию с дезертирством в ЗГВ, не пытаясь сваливать все на чьи-то "происки" или там "классовую несознательность". Да! Проблема существует, и вызвана она различными факторами, равно как и сам общий рост преступности в группе. Один из таких факторов - немецкая марка. Войска выводятся не с казарменного положения. К политическим факторам я отнес события августа 91-го, с чем военный юрист не мог не согласиться. В свою очередь, он сказал, что объявлен месячный срок для тех, кто захочет вернуться, гарантирующий освобождение от наказания. Я согласился дать текст обращения в программе, но с определенными оговорками: никто никого агитировать за возвращение через трансляцию "Свободы" не будет. Военный прокурор согласился с тем, что вопрос возвращения - это личное дело и решение каждого из дезертиров. В общем, интервью получилось очень состоятельным по содержанию, без оголтелых нападок и ярлыков. Одним словом, мои журналистские контакты с ЗГВ становились все шире, но некоторый нежелательный перерыв в них внесло следующее событие, известную роль в котором сыграл мой давний и почти постоянный респондент Николай Столяров, к тому времени генерал и помощник министра обороны.
