Лев Овалов - Болтовня
До чего договорились ребята! Откуда мысли такие в голову лезут? Вот я вас, сукиных детей!..
- Это вы-то - Жаренов с Жоржиком - хозяева будете? - спрашиваю я разговорщиков. - Хозяева: один пьяница, а другой "жоржик".
- Как ты сказал? - гневно закричал на меня Борохович.
Со стула нетерпеливо вскочил Алексей Алексеевич Костомаров - метранпаж и честный партиец - и закричал:
- Кого, ребята, слушаете? Жаренов из партии выгнан? Выгнан. За хорошее партийный билет не отнимут. Мало Жаренов хамил, что ли? А вы его слушаете. И Жоржику не сегодня завтра лететь из комсомола. Слушатели! Они вам Советскую власть предложат свалить, вы тоже слушать будете?
- Зачем слушать, и мы говорить начнем, - отозвался Андриевич.
Климов размахнулся, стукнул кулаком по стене, провел пятерней под носом и обругал Андриевича:
- Тут, брат, не говорить: бить надо.
Жаренов замахал рукой:
- Потише!
- Нет, не тише! Нынче спешить надо! - закричал Климов еще громче.
- Какой нашелся!
- Заворачивай, заворачивай в сторону!
- Вот в морду тебе и заверну!
- А это видели?
Борохович сложил из трех пальцев комбинацию.
А Мишка Якушин схватил со стола линейку да как бахнет Бороховича по руке.
Жоржик взвыл.
Его попробовал перекричать Костомаров.
- Не слушайте бузотеров, ребята! Они наговорят себе на голову... Пошли по домам!..
- Требуем прибавки! - завопил Жаренов. - Кто со мной?
К нему пододвинулись Жоржик и Костарев - встали они втроем в углу и вызывающе посмотрели на нас.
Костомаров усмехнулся и внятно произнес:
- Бузбюро. Как есть бузбюро.
- Бюро? Где? - вдруг послышался голос нашего тихого предзавкома Шипулина.
Он стоял на пороге, держа в руке разбухший порыжевший портфель.
- Какое бюро? - еще раз просительно обратился он к ребятам.
- Бузотерское, - насмешливо объяснил ему Климов.
- Шутите? - вежливо и робко усмехнулся Шипулин, подошел к столу и начал копаться в ворохе выцветших бумажек.
- С какой стати шутить? Это ты только шутками занимаешься, - ответил Костомаров.
- То есть как шутками? - обиделся Шипулин.
- А так, - объяснил ему Костомаров. - Делом ты не занимаешься.
Костомаров говорил правду. Шипулин был человек тихни, недалекий, неприметный. Уважением среди рабочих не пользовался и держался на своем месте только благодаря Кукушке, у которого находился в полном подчинении.
- Как тебе не грешно, - беззлобно обратился Шипулин к Костомарову. Ведь я занят круглые сутки.
- Да чем ты занят - заседаниями? - засмеялся Костомаров. - В понедельник у тебя было что?
- В понедельник? - задумался Шипулин. - Бюро кассы взаимопомощи, правление клуба, ячейка Осоавиахима, партийное собрание...
- Во вторник?
- Во вторник? Культурно-бытовая комиссия, комиссия по работе с отпускниками, делегатское собрание...
- В среду?
- Кружок текущей политики, завком, культкомиссия, производственная комиссия да еще открытое партийное собрание...
- А в четверг?
- Библиотечная комиссия, редколлегия стенгазеты и производственное собрание...
- В пятницу?
- В пятницу? В пятницу пустяки. Собрание уполномоченных по профлинии, заседание в культотделе да собрание рабочей молодежи.
- Суббота?
- Только бюро ячейки и шефское общество, даже в баню успел сходить.
- А в воскресенье что делал?
- На собраниях был. Утром собрание уполномоченных кооперации, а вечером собрание членов клуба... Да ты не думай, я на художественную часть не остался - ушел домой газеты читать.
- Какие газеты? - спросил Костомаров.
- За неделю газеты, по будням времени нет, - скромно ответил Шипулин.
Этот разговор шел при всех, и я не знал, то ли смеяться над подковырками Костомарова, то ли жалеть Шипулина.
Помаленечку все разошлись.
Ко мне с Климовым подошел Якушин.
- В клуб не пойдете? - пригласил он нас.
- А для чего идти-то? Не видали мы, как цыганочку пляшут? - сурово отозвался Климов.
- Уж мы лучше в пивнушку, - согласился с ним я.
На лестнице нам встретилась прежняя тройка - Жаренов, Жоржик и Витька.
- Пошли против своего... - злобно упрекнул нас Жаренов.
Климов резко обернулся, смерил взглядом всю троицу и докончил:
- Своего дерьма!
* * *
Лампочка скупо мигала под потолком. Глухая черная ночь обволакивала типографию.
Лестницы падают вниз, лестницы несутся вверх - типография живет.
Ночь. Идут годы. Часы отсчитывают секунды, годы проваливаются в прошлое. Еще одна ночь у реала.
Последняя ночь.
Недалеко от меня Климов: завтра, сосед, мы пожмем друг другу руки простимся. Сзади меня Андриевич беседует с Якушиным: им попался трудный набор - таблицы. Тискает сегодня Архипка. Не придется тебе, брат, прописные мне подавать. Дежурный метранпаж Костомаров безучастно следит за версткой.
Мне холодно. Впервые на работе мои плечи пронизывает озноб.
И тишина. Почему тишина? Почему никто не звонит? Или мы растеряли все слова?
Последняя ночь. Завтра расчет, прощанье, пенсия: грызня со старухой, жилищное строительство, увиливание Валентины от стариковских расспросов... Скука!
Я бросил верстатку, вышел на лестницу, поглядел вниз, в пролет. Бездонный квадратный мрак не обещал жизни.
Я рванул дверь наборной, она широко распахнулась, звякнуло выпавшее стекло.
Мои сверстники и ученики, склонившиеся над кассами в грязных синих халатах, напоминали слабых синих воробьев, жадно клевавших тяжелые свинцовые буквы.
- Стой! - закричал я хриплым голосом. - Бросай работу!
- О чем разговор, Морозов? - удивленно поворачиваясь, спросил Костомаров.
- О смерти, - рассудительно ответил я.
Наборщики подошли ко мне. Я знал: скажи одно слово неправильно - меня засмеют. Надо было рубить так, чтобы каждый почувствовал на губах вкус крови.
- Вас губят, ребята, - начал я. - Вас губят, и я могу это доказать. Четыре десятка лет простоял я у реала и за все эти годы ни разу не обманул своего брата по работе...
- Что тебе нужно? - грубо крикнул Якушин.
- Мне нужно, чтобы меня слышала типография. Вас, ребята, хотят пустить по миру, а типографию уничтожить. Хотят уничтожить типографию... Я могу это доказать.
- Так говори, Морозов, говори до конца, я принимаю на себя ответственность за прогул, - раздельно произнес Костомаров глухим голосом.
- Нет! Пусть меня слышат все. Вся типография! Идем в ротационное! крикнул я, выскочил за дверь и побежал вниз по лестнице.
За мной бежала только неслышная моя тень, кривляясь на стене с непонятными ужимками.
Минута прошла - я бежал один. Вдруг лестница наполнилась грохотом наборное отделение, выкрикивая ругательства, догоняло меня.
Я уверен - такой поступок был возможен только в нашей типографии: расхлябанность, отсутствие дисциплины, попустительство администрации привели к тому, что целый цех разом бросил работу и побежал слушать старого сумасброда.
В ротационном отделении нас встретил густой заливистый храп.
Под столами, на ролях, в кучах срыва валяются люди.
Нельзя швыряться людьми. Работа в ротационном отделении начинается в три часа ночи, и семьдесят рабочих, приехавших с последним трамваем, досыпают два часа у машин.
- Приятели, вставай! Типография пропадает! - истошным голосом вопит Андриевич.
- Что пропадает?
- Где?
Печатники поднимаются и удивленно смотрят на наборщиков.
- Морозов скажет! - кричит Якушин. - Айда, Петрович, за котельщиками!
Вдвоем с Мишкой мы несемся в котельную. Там плеск - воды по колено и ругань.
- Ребята, наверх, в ротационную! - орет в дверях Мишка.
Мы поворачиваемся и торопимся обратно.
Ого! Да здесь собралась половина типографии. Мы поговорим, и кому-то станет жарко.
Слабый свет пробегает по лицам мигающими тенями - тревога, беспокойство, усталость, - спокойных лиц нет.
Климов поднимает грязную волосатую руку, угрожающе помахивает ею в воздухе и кричит:
- Слово предоставляется товарищу Владимиру Петровичу Морозову.
Я чувствую на себе пристальный горящий взгляд. Вглядываюсь. Костомаров смотрит на меня жесткими, настороженными глазами, потом складывает руки рупором у рта и кричит:
- Не проштрафись, старина!
И я заговорил.
- Эй, долго вы намерены прятать свои носы в воротники?
- Какие носы? Не мели чепухи!
- Типографию собираются прикрывать. Не слышали, голубчики, такой шутки?
Тревожные вопросы посыпались и забарабанили по мне, точно я тряс урожайную яблоню.
- Кто закрывает?
- Почему?
- Довели!
Вода в котле закипела. Надо осторожно приподнять крышку и дать улетучиться лишнему пару.
- Про сокращение слышали?
Все молчали.
- Пусть будет вам ведомо: сокращение - только начало. Типография умирает. Эй, наборщики, набор хорош?
- К ядреной матери! - дружным ревом ответили они.
- Эй, печатники, печать хороша?
- К ядреной матери! - согласились они с наборщиками.
