Николай Гейнце - Власть женщины
Так думал он.
Осип Федорович считал даже, что это к лучшему.
Присутствие в доме дочери Тамары, казалось, будет все-таки напоминать ему, а главное его жене о пережитых мучительных месяцах.
Он понимал, что эта мысль эгоистична, но не мог отрешиться от нее.
Сам он не оставил мысли позаботиться о дочери баронессы и таким образом хотя наполовину исполнить просьбу покойной, но и в этом смысле не решался заговорить с женой, сделать же это от нее тайно ему было неприятно — он еще тогда, после слышанного им разговора между Тамарой и князем Чичивадзе и почти исцеления от его пагубной страсти к первой, решил не иметь более тайн от своей жены.
Таким образом, он откладывал день ото дня свой визит по адресу, находившемуся в письме баронессы, и даже полузабыл этот адрес, так как письмо находилось у его жены, а спросить его, повторяем, у него не хватало духу.
Прошла неделя.
Осипу Федоровичу снова пришлось убедиться, что он совершенно не знает своей жены.
Вера Степановна первая начала разговор о предсмертном письме баронессы.
— Съезди, Ося, привези девочку… — сказала она за утренним чаем.
— Куда съездить, какую девочку?.. — вытаращил на нее глаза Осип Федорович, действительно, сразу не понявший, о чем говорит его жена.
— Как какую?.. Дочь этой несчастной…
Вера Степановна вынула из кармана платья письмо Тамары и подала мужу.
— Разве ты хочешь?.. — робко спросил он, принимая письмо.
— Ведь я же сказала… Разве я могла шутить этим… — с совершенно несвойственной ей строгостью в голосе сказала она.
— Я думал… — начал было Осип Федорович.
— Наш бедный мальчик с самого рождения был обречен смерти, — грустно перебила его она. — Быть может, Господь Бог именно и посылает эту девочку нам в утешение… Съезди, привези ее, Ося, я с нетерпением буду ждать вас.
Осип Федорович с благоговением посмотрел на свою жену и, напившись чаю, отправился по адресу, находившемуся в письме.
Он застал девочку в маленькой, но чистенькой квартире на Песках в семействе одного мелкого чиновника, где уже знали из полученного от баронессы тоже перед смертью письма, что девочку должен взять доктор Пашков, который и заплатит по расчету недоплаченные за ее пребывание в этом семействе деньги.
Девочку звали тоже Тамарой; ей было пять лет, и это был прелестный ребенок.
Смуглая брюнетка, с вьющимися от природы волосами и бойкими серо-зелеными глазами матери.
Она была далеко не дикарка и быстро освоилась с приехавшим "дядей", к появлению которого, видимо, впрочем, была подготовлена.
— Это папа, папа… — сказала девочке ее воспитательница.
— Папа, папа… — повторил бессознательно ребенок.
Осип Федорович посадил маленькую Тамару на колени, и она стала играть цепочкой от его часов пока укладывали в маленькую изящную корзинку ее белье и платья.
Расплатившись с чиновницей, Пашков уехал вместе с Тамарой и ее багажом.
Вера Степановна, действительно, с нетерпением ожидала их возвращения.
Девочка ей очень понравилась, и она с увлечением стала заниматься ею.
Не прошло и двух недель, как маленькая Тамара совершенно освоилась со своим новым положением и с полным детским убеждением называла Осипа Федоровича "папой".
Веру Степановну она стала называть "мамой" несколько позже, когда образ ее настоящей прежней "мамы", видимо, совершенно стушевался в ее детском воображении.
С появлением ребенка дом оживился.
Стала неузнаваема и Вера Степановна, удовлетворенная в своем материнстве.
Маленькая Тамара была с ней так нежно-ласкова, точно желала искупить перед ней грехи своей матери.
Вера Степановна положительно не чаяла души в этом ребенке.
Состояние духа Осипа Федоровича продолжало быть далеко не из веселых. Ангельская нежность и доброта его жены только усугубляла его раскаяние, а нравственная ломка перед женой наконец отразилась и на физическом его состоянии.
Он стал страшно нервен и даже изредка впадал в меланхолию.
Прошло полгода.
Вера Степановна заметила недомогание мужа и заставила его обратиться к докторам после долгих, впрочем, протестов.
Столетов собрал консилиум, которым решили, что ему надо развлечься путешествием с возможно частыми переменами места, а следовательно и впечатлений.
Оставив Тамару в семействе своей старшей сестры, Вера Степановна поехала вместе с мужем.
Они пропутешествовали более года и, действительно, Осип Федорович поправился совершенно и вернул свое прежнее расположение духа.
На возвратном пути в Россию они заехали в Ниццу с целью посмотреть на Монте-Карло и шутя попытать счастья.
Здесь ожидала их встреча с трупом князя Чичивадзе, окончившего свою жизнь самоубийством.
XVIII
МИЛЛИОН
Лето 1895 года для неизбалованных теплом петербуржцев показалось почти тропическим.
Безоблачное небо, жаркие дни и теплые, сухие вечера, даже в болотистых окрестностях приневской столицы были диковинкою для сторожилов.
На дворе стояли последние числа июня. Был девятый час вечера.
На великолепной террасе одной из комфортабельных дач Павловска, выходящих в парк, в качалке, покрытой вышитым ковром, в усталой позе полулежал хозяин дачи, доктор Осип Федорович Пашков.
Он мало изменился, но заметно пополнел, и на его лице, несмотря на некоторое утомление, появилось выражение спокойного довольства.
Видно было, что выкинутый из тихой пристани семьи внезапно налетевшим жизненным шквалом, он благополучно вернулся в нее и нашел в ней уже ничем в будущем не нарушаемое спокойствие.
Одет он был в легкий пиджак, а между тем остальные части туалета указывали, что он только сейчас снял совершенно несоответствующий летнему сезону фрак.
Низко вырезанная фрачная жилетка и белый галстук бросались в глаза, служа дисгармонией пиджаку.
Осип Федорович, действительно, только сейчас вернулся из города вместе с женой, которая пошла переодеваться, и, сбросив фрак, надел чесучовый пиджак и улегся на качалку.
Он был утомлен почти целым днем, проведенным в городе, и с удовольствием вдыхал теплый вечерний воздух, смешанный с ароматом цветов, росших в горшках вокруг террасы и клумбах сада.
Они с женой ездили в Петербург на свадьбу Любовь Сергеевны Гоголицыной с бароном Остен-Зинген.
Барон был блестящий гвардеец, и брак этот, как говорили в обществе еще в конце прошлого зимнего сезона, заключался по любви.
Время и годы взяли свое.
Вернувшись через год, Любовь Сергеевна совершенно позабыла о своем мимолетном романе с князем Чичивадзе, и в вихре светских удовольствий, как рыба в воде, чувствовала себя как нельзя лучше.
Ей минуло двадцать два года — роковые годы для девушки.
Надо было сделать партию. Барон Остен-Зинген был блестящей.
Он начал ухаживать за ней в прошлом сезоне, а в конце сделал предложение, и сегодня они венчались. Обряд был окончен.
В соседних с церковью залах стали разносить шампанское, фрукты и конфеты, а после принятия поздравлений молодые заехали домой, чтобы переодеться, и уехали в свадебное турне за границу.
Все были довольны.
Почему же Осип Федорович, сидя у себя на даче, чувствовал не только физическое, но и нравственное утомление.
Какое-то безотчетно горькое чувство шевелилось в его душе во время этой церемонии, хотя, вращаясь в великосветском кругу Петербурга и как врач, и как знакомый, он присутствовал на десятке подобных свадеб, как две капли воды похожих одна на другую и по внешнему эффекту, и по внутреннему содержанию.
Но Осип Федорович и его жена любили Любовь Сергеевну Гоголицыну, а с тех пор, как он и она потерпели почти в одну и ту же жизненную непогоду, он почувствовал к ней какое-то теплое чувство товарищей по несчастью.
Ему хотелось иной, не шаблонной великосветской свадьбы. Блестящий барон-жених не удовлетворял требованиям Осипа Федоровича. При виде его, ему все припоминался стих Некрасова:
Пуста душа и пуст карман,Пора нашла жениться!
Он не верил в светские толки об этом браке, как о браке по взаимной любви.
"Люба несомненно влюблена в него, но он… "он чувства расточил у Кессених в танц-классе…" — снова лезли ему в голову стихи Некрасова.
"Полмиллиона, даваемого в приданое за Гоголицыной, играли и играют в его красивой голове большую роль, нежели стоящее около него перед аналоем живое существо!" — злобно думал Осип Федорович, глядя в церкви на жениха и невесту.
В воображении его восстал образ другого красавца — князя Чичивадзе.
"Не была ли Гоголицына счастливее с тем, нежели с этим?" — этот совершенно неожиданный вопрос восстал в уме Пашкова.
