Николай Гоголь - Мертвые души
– И ни-ни! не пущу! – сказал Ноздрев
– Нет, не обижай меня, друг мой, право, поеду, – говорил зять, – ты меня очень обидишь.
– Пустяки, пустяки! мы соорудим сию минуту банчишку.
– Нет, сооружай, брат, сам, а я не могу, жена будет в большой претензии, право, я должен ей рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты не держи меня!
– Ну ее, жену, к..! важное в самом деле дело станете делать вместе!
– Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие… поверишь, у меня слезы на глазах. Нет, ты не держи меня; как честный человек, поеду. Я тебя в этом уверяю по истинной совести.
– Пусть его едет, что в нем проку! – сказал тихо Чичиков Ноздреву.
– А и вправду! – сказал Ноздрев. – Смерть не люблю таких растепелей! – и прибавил вслух: – Ну, черт с тобою, поезжай бабиться с женою, фетюк![2]
– Нет, брат, ты не ругай меня фетюком, – отвечал зять, – я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая, милая, такие ласки оказывает… до слез разбирает; спросит, что видел на ярмарке – нужно все рассказать, такая, право, милая.
– Ну поезжай, ври ей чепуху! Вот картуз твой.
– Нет, брат, тебе совсем не следует о ней так отзываться; этим ты, можно сказать, меня самого обижаешь, она такая милая.
– Ну, так и убирайся к ней скорее!
– Да, брат, поеду, извини, что не могу остаться. Душой рад бы был, но не могу.
Зять еще долго повторял свои извинения, не замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно думать, что жена не много слышала подробностей о ярмарке.
– Такая дрянь! – говорил Ноздрев, стоя перед окном и глядя на уезжавший экипаж. – Вон как потащился! конек пристяжной недурен, я давно хотел подцепить его. Да ведь с ним нельзя никак сойтиться. Фетюк, просто фетюк!
Засим вошли они в комнату. Порфирий подал свечи, и Чичиков заметил в руках хозяина неизвестно откуда взявшуюся колоду карт.
– А что брат, – говорил Ноздрев, прижавши бока колоды пальцами и несколько погнувши ее, так что треснула и отскочила бумажка. – Ну, для препровождения времени, держу триста рублей банку!
Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о чем речь, и сказал, как бы вдруг припомнив:
– А! чтоб не позабыть: у меня к тебе просьба.
– Какая?
– Дай прежде слово, что исполнишь.
– Да какая просьба?
– Ну, да уж дай слово!
– Изволь
– Честное слово?
– Честное слово.
– Вот какая просьба: у тебя есть, чай, много умерших крестьян, которые еще не вычеркнуть из ревизии?
– Ну есть, а что?
– Переведи их на меня, на мое имя.
– А на что тебе?
– Ну да мне нужно.
– Да на что?
– Ну да уж нужно… уж это мое дело, – словом, нужно.
– Ну уж, верно, что-нибудь затеял. Признайся, что?
– Да что ж затеял? из этакого пустяка и затеять ничего нельзя.
– Да зачем же они тебе?
– Ох, какой любопытный! ему всякую дрянь хотелось бы пощупать рукой, да еще и понюхать!
– Да к чему ж ты не хочешь сказать?
– Да что же тебе за прибыль знать? ну, просто так, пришла фантазия.
– Так вот же: до тех пор, пока не скажешь, не сделаю!
– Ну вот видишь, вот уж и нечестно с твоей стороны: слово дал, да и на попятный двор.
– Ну, как ты себе хочешь, а не сделаю, пока не скажешь, на что.
«Что бы такое сказать ему?» – подумал Чичиков в после минутного размышления объявил, что мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев больших не имеет, так до того времени хоть бы какие-нибудь душонки.
– Врешь, врешь! – сказал Ноздрев, не давши окончить. – Врешь, брат!
Чичиков и сам заметил, что придумал не очень ловко и предлог довольно слаб.
– Ну, так я ж тебе скажу прямее, – сказал он, поправившись, – только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбициозные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
– Ну врешь! врешь! – закричал опять Ноздрев.
– Ну вот уж здесь, – сказал Чичиков, – ни вот на столько не солгал, – и показал большим пальцем на своем мизинце самую маленькую часть.
– Голову ставлю, что врешь!
– Однако ж это обидно! что же я такое в самом деле! почему я непременно лгу?
– Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве.
Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.
– Ей-богу, повесил бы, – повторил Ноздрев, – я тебе говорю это откровенно, не с тем чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески говорю.
– Всему есть границы, – сказал Чичиков с чувством достоинства. – Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы, – и потом присовокупил: – Не хочешь подарить, так продай.
– Продать! Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не дашь за них?
– Эх, да ты ведь тоже хорош! смотри ты! что они у тебя бриллиантовые, что ли?
– Ну, так и есть. Я уж тебя знал.
– Помилуй, брат, что ж у тебя за жидовское побуждение. Ты бы должен просто отдать мне их.
– Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой-нибудь скалдырник, я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу.
– Помилуй, на что ж мне жеребец? – сказал Чичиков, изумленный в самом деле таким предложением.
– Как на что? да ведь я за него заплатил десять тысяч, а тебе отдаю за четыре.
– Да на что мне жеребец? завода я не держу.
– Да послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи, а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после.
– Да не нужен мне жеребец, бог с ним!
– Ну, купи каурую кобылу.
– И кобылы не нужно.
– За кобылу и за серого коня, которого ты у меня видел, возьму я с тебя только две тысячи.
– Да не нужны мне лошади.
– Ты их продашь, тебе на первой ярмарке дадут за них втрое больше.
– Так лучше ж ты их сам продай, когда уверен, что выиграешь втрое.
– Я знаю, что выиграю, да мне хочется, чтобы и ты получил выгоду.
Чичиков поблагодарил за расположение и напрямик отказался и от серого коня, и от каурой кобылы.
– Ну так купи собак. Я тебе продам такую пару, просто мороз по коже подирает! брудастая, с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость ребр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не заденет.
– Да зачем мне собаки? я не охотник.
– Да мне хочется, чтобы у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи у меня шарманку, чудная шарманка; самому, как честный человек, обошлась в полторы тысячи. тебе отдаю за девятьсот рублей.
– Да зачем же мне шарманка? Ведь я не немец, чтобы, тащася с ней по дорогам, выпрашивать деньги.
– Да ведь это не такая шарманка, как носят немцы. Это орган; посмотри нарочно: вся из красного дерева. Вот я тебе покажу ее еще! – Здесь Ноздрев, схвативши за руку Чичикова, стал тащить его в другую комнату, и как тот ни упирался ногами в пол и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был услышать еще раз, каким образом поехал в поход Мальбруг. – Когда ты не хочешь на деньги, так вот что, слушай: я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а ты мне дай свою бричку и триста рублей придачи.
– Ну вот еще, а я-то в чем поеду?
– Я тебе дам другую бричку. Вот пойдем в сарай, я тебе покажу ее! Ты ее только перекрасишь, и будет чудо бричка.
«Эк его неугомонный бес как обуял!» – подумал про себя Чичиков и решился во что бы то ни стало отделаться от всяких бричек, шарманок и всех возможных собак, несмотря на непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап.
– Да ведь бричка, шарманка и мертвые души, все вместе!
– Не хочу, – сказал еще раз Чичиков.
– Отчего ж ты не хочешь?
– Оттого, что просто не хочу, да и полно.
– Экой ты, право, такой! с тобой, как я вижу, нельзя, как водится между хорошими друзьями и товарищами, такой, право!.. Сейчас видно, что двуличный человек!
– Да что же я, дурак, что ли? ты посуди сам: зачем же приобретать вещь, решительно для меня ненужную?
– Ну уж, пожалуйста, не говори. Теперь я очень хорошо тебя знаю. Такая, право, ракалия! Ну, послушай, хочешь метнем банчик? Я поставлю всех умерших на карту, шарманку тоже.
– Ну, решаться в банк, значит подвергаться неизвестности, – говорил Чичиков и между тем взглянул искоса на бывшие в руках у него карты. Обе талии ему показались очень похожими на искусственные, и самый крап глядел весьма подозрительно.
– Отчего ж неизвестности? – сказал Ноздрев. – Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! – говорил он, начиная метать для возбуждения задору. – Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой я все просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза, думаю себе: «Черт тебя побери, продавай, проклятая!»