Якуб Колас - На росстанях
- Учиться нам, брат, еще надо много, - заметил Турсевич. - Я, например, думаю в учительский институт подаваться.
- И я чувствую, что надо учиться, но сердце мое никак не лежит к институту. Ведь что такое институт? Это та же самая казарма-семинария. Разница только в том, что институт окончательно убьет все более или менее живое в нашей душе, что еще не убила семинария, и из учителя сделает сухого кащея-чиновника.
Лобанович в глубине души почувствовал какую-то неприязнь к другу; ему показалось, Турсевич задумал нечто не согласное с теми взглядами, в которых, как все время считал Лобанович, они не расходятся.
И уже до самой станции друзья шли молча, поглощенные своими мыслями. Распрощались они сердечно.
- Не забывай же меня, - сказал на прощание Турсевич.
- Теперь, брат, твоя очередь навестить свое старое место службы.
XVII
- Ну, как же вам, паничок, гостилось?- спрашивала Лобановича сторожиха.
- Ой, бабка, хорошо гостилось! "Было што пiты i есты, але прынукi ны было" ["Было что пить и есть, но понуждения не было", то есть всего было вдоволь, но недостаточно настойчиво приглашали есть и пить], - ответил учитель поговоркой полешуков.
- У меня, паничок, щи от обеда остались, может, вы похлебали бы немного?
- Нет, бабка, есть я не хочу.
- Так, должно быть, вас тот панич хорошо угощал?
- А как же! Угостил на славу.
- Ну вот и хорошо, паничок.
К бабке кто-то пришел. Она тотчас же вышла в кухню, а Лобанович сел за ученические тетради. Просмотрел, положил их на место и несколько раз прошелся по комнате. Все это время он чувствовал, что ему чего-то не хватает. Чего? Известное дело, ему нужно повидать панну Ядвисю. Нет, это не так. Ему просто хочется повидать ее. Какая же тут нужда? Разве он хочет сказать ей что-нибудь? А почему же нет? Разве это будет неправда, если он придет к ней и скажет: "Я пришел к тебе потому, что хочу видеть тебя, хочу слышать твой голос: он звучит для меня, как весна; хочу услышать твой смех, потому что он, как луч солнца, освещает мне душу. Я пришел к тебе потому, что привело меня сердце".
"Нет, дудки, брат, ты этого не посмеешь сказать ей. Так может сказать Суховаров, потому что у него слова не от сердца и ни к чему не обязывают его, - говорил себе Лобанович. - Чем меньше думать, тем лучше. Просто захотел пойти и пойду".
Минуту или две спустя Лобанович быстро перескочил через невысокий забор, отделявший школьный двор от двора подловчего, и постучал в дверь. Никто не шел открывать: то ли не слыхали стука, то ли никого не было дома.
Он постучал сильнее. Послышались чьи-то шаги. Дверь стукнула и открылась.
- Есть кто дома? - спросил учитель служанку подловчего.
- Пан с панею поехали в Хатовичи, дома паненки и Чэсь.
- Просим, просим! - подбежала Габрынька и пригласила Лобановича заходить.
Маленькая смуглянка, казалось, была очень рада гостю. Живые глазки ее так и светились радостью.
- Пожалуйста, прошу в комнату!
Габрынька взяла лампу и повела гостя в просторную комнату.
- Садитесь, пожалуйста.
- Я, возможно, не вовремя пришел и помешал вам работать? - спросил Лобанович.
- Помилуй боже! Какая у нас работа! Вы так редко к нам заходите...
- ...что имею право иногда и прервать вашу работу, особенно если она неприятная.
- Всей работы, пане учитель, никогда не переделаешь.
- Это верно.
- Нельзя ли узнать, что верно? - раздался веселый голос Ядвиси. Добрый вечер, пане Лобанович!
Ядвися протянула руку, вскинула на учителя свои чистые темные глаза и задержала на нем взгляд, будто читая что-то на его лице.
- Что это вас не видно нигде? - проговорила она. - И к нам не заходите...
- Если бы я к вам часто заходил, то, вероятно, не заметил бы, как вы похорошели, - засмеялся в ответ Лобанович.
Ядвися на мгновение опустила глаза.
- Теперь я вас понимаю, - сказала она. - Вы ждали, пока я похорошею, потому что такую, какой вы знали меня до сих пор, вам неприятно было видеть? Правда?
- А панна Габрыня за это время постарела, - не отвечая на вопрос панны Ядвиси, проговорил Лобанович.
- Ну, что это вы! Будто сговорились! - запротестовала маленькая Габрынька. - И папка называет меня старенькой, и вы то же говорите.
- А вы мне не ответили, - стояла на своем Ядвися. - Я от вас не отстану, пока не ответите.
- Ну, в таком случае я никогда не отвечу вам: ведь мне будет очень тяжело, если вы отстанете от меня.
Ядвися притворилась рассерженной и нетерпеливо топнула ножкой.
- От вас никак нельзя правды добиться. А вот же я отстану: хочу посмотреть, как вам будет тяжело.
Ядвися отошла в сторонку и села на диван.
Лобанович забился в темный угол комнаты.
- Куда же вы спрятались? - спросила Габрынька.
- Я не хочу, чтобы ваша сестра видела, как мне тяжело.
Девушки залились веселым смехом. Ядвися сняла с лампы абажур и подошла к Лобановичу.
- Дайте посмотреть, как вам тяжело.
- А теперь мне совсем легко! - засмеялся Лобанович.
- У вас семь пятниц на неделе! - сказала Ядвися и попросила его ближе к лампе.
Учитель и девушки сели возле стола.
- Где же вы были и кого видели, пока мы здесь старели и хорошели? - не выдержала панна Ядвися, чтобы не засмеяться.
Лобанович смотрел на ее веселое и действительно похорошевшее лицо, на тонкие, красиво изогнутые брови. Ему так приятно было в компании этих двух милых девушек.
- Прежде всего прошу прощения, что не передал вам поклонов от Суховарова и Турсевича.
- Ну, как живет пан Турсевич?
- А почему вы сначала не спросили, как живет Суховаров? - спросил Лобанович и внимательно посмотрел на Ядвисю.
Ядвися и Габрыня переглянулись, и лица их осветились улыбками. Как видно, у них был разговор о Суховарове, и они нашли в нем что-то такое, над чем теперь смеялись.
- Вы не слыхали, как пан Суховаров играет на гитаре? - спросила Габрыня, не выдержала и залилась смехом.
Ядвися сдерживалась, поглядывая на учителя, а потом и она засмеялась, да так заразительно, что и Лобанович хохотал, глядя на нее, даже маленький Чэсь, который все время сидел молча возле печи, не мог не засмеяться.
- Если разрешите, я скажу причину вашего смеха.
Сестры сразу перестали смеяться.
- Ну, скажите! - разом проговорили они.
- У вас шел разговор о Суховарове. Вы представили себе, какой вид имели бы губы пана Суховарова, если бы он начал играть на гитаре и сам себе подпевать.
Ядвися опустила голову. Однако, взглянув затем на Габрыньку, она не могла удержаться от смеха и дала ему полную волю.
Лобанович догадался, что правильно понял причину их смеха.
- Что, правда?
- Вы не мастер отгадывать, - ответила Ядвися. - Все это вы сами выдумали.
- Панна Габрыня, наверно, скажет правду.
Габрыня взглянула на Лобановича, потом на Ядвисю. Девушки снова засмеялись.
- Вы правдивы или нет? - неожиданно спросила учителя Ядвися.
- Почему вы об этом спрашиваете? - слегка удивился Лобанович, глядя ей в глаза.
- Просто мне интересно знать.
- Что бы я вам ни ответил, все равно не поверите.
- Почему вы думаете, что я вам не поверю?
- Если бы вы мне верили, то, я думаю, не стали бы спрашивать у меня о правдивости.
- Но вы не знаете, верю ли я вам или нет, не знаете, считаю ли вас правдивым. Мне просто хочется от вас услышать, что вы думаете о себе.
- Значит, вы сами обо мне уже думали? - усмехнувшись, спросил учитель.
Ядвися немного смутилась, и едва заметный румянец выступил на ее щеках.
- Если вы встречаете человека, то не можете о нем не подумать, серьезно проговорила она.
Лобанович на минуту задумался.
- Признаться, я никогда не интересовался этим вопросом. Здесь, на Полесье, где людей встречаешь мало, может быть, и подумаешь о каждом человеке, который пройдет перед твоими глазами. Но в городе, где не успеваешь более или менее основательно заметить лицо каждого встречного, я думаю, это просто невозможно. Может, где-нибудь в мозгу подобный процесс и происходит, но в нашем сознании он по-настоящему не отражается.
- Я в городах не была, - ответила Ядвися, слегка нахмурившись.
- Ах, Ядвиська! Что же это мы, и не поблагодарили пана учителя за книги?
- Простите, я и забыла. Очень благодарны вам, - проговорила Ядвися.
- А вы прочитали их?
- Давно прочитали, - ответили девушки.
- Я еще принесу, если книги понравились.
Служанка принесла самовар. Сели пить чай.
- Ну, а как все же вам понравились книги? - спросил Лобанович девушек за чаем.
- Очень интересные книги! - сказала Габрынька. - Мы их читали целыми вечерами.
- Действительно ли все это было в жизни, что там написано? - спросила Ядвися.
- Каждый самый правдивый рассказ, разумеется, не есть фотография, но в его основе лежит правда. И каждое обыкновенное явление жизни, если облечь его в красивую форму и осветить тем или иным мировоззрением, да к тому же еще показать внутренние, часто незаметные, скрытые пружины, движущие поступками человека, может стать темою очень интересного рассказа. Взять хотя бы для примера вас. Можно было бы, - если, разумеется, нашелся бы настоящий художник, - интересно написать, как в глухом Полесье воспитывались и росли две красуни сестры. Эти девушки хотят вырваться на широкий простор жизни, потому что их убивает и губит гнилой воздух полесских болот и грязь разных подонков "культуры". Вот вам основа рассказа, драмы или чего хотите... Для писателя здесь открываются широкие возможности.
