Всеволод Крестовский - Тамара Бендавид
В это время подошла к нему Ольга и села рядом.
— Поговоримте, граф, пока мы одни, без желчи и раздражения, — начала она тихо и даже кротко, с серьезной, но почти благосклонной улыбкой. — Теперь, когда я уже графиня Каржоль де Нотрек, ссориться с вами, без особых причин, мне не к чему, и я готова поддерживать с вами самые мирные отношения. Зла против вас я нисколько больше не имею и желала бы даже, чтобы это было взаимно.
При этих словах, граф невольно вскинул на нее взгляд, полный удивления. После всего, что произошло в этом самом доме каких-нибудь два часа назад, он менее всего мог ожидать с ее стороны такого приступа и тона. Этим тоном своим и смыслом сказанного ею она как будто первая шла навстречу тем примирительным соображениям, какие впервые закрались в него самого во время венчания.
— Еще раз прошу вас верить, граф, — продолжала между тем Ольга, — что если я стала вашей женой, то это лишь ради нашего будущего ребенка; но затем… раз что вы по каким бы ни было причинам, предпочли разойтись со мной, — я не хочу стеснять вас собою, и знайте наперед, что не стану предъявлять к вам никаких своих супружеских прав и претензий ни на вашу личность, ни на ваши средства, будь вы сам Крез… Живите себе, как жили, любите, кого любили, — это ваше дело; я сюда не путаюсь. Я не хочу мешать вам и… надеюсь, что и вы мне мешать не станете. Будемте жить каждый сам по себе, своею особою жизнью, не портя ее больше друг другу. Что было, то прошло, и за прошлое мы уже с вами сквитались, — сегодня мы его ликвидировали. Согласны вы на такие условия?
Судя по началу, Каржоль ожидал вовсе не этого. Смущенно запинаясь в словах, отчасти даже путаясь и делая скачки в мыслях, он стал высказывать ей, что она жестоко заблуждается насчет причины его отъезда из Украинска, что он готов открыть ей истинную суть этого дела, и тогда она сама оправдает его… что он не переставал любить ее, любит и теперь, как тогда, и думает, что если уж судьба соединила их, то расходиться незачем, — лучше жить вместе, на те скромные средства, какие он может предоставить ей пока своим честным трудом, в надежде на лучшее будущее… Если она считает его в чем виноватым пред нею, он просит простить его, как и сам он готов простить и забыть оскорбления, нанесенные ему сегодня стариком, готов искренно примириться с ним, — словом, забыть все прошлое, все горькое и начать вместе с нею новую жизнь, как муж с женою.
В свою очередь, и Ольга менее всего ожидала с его стороны подобного предложения. Но оно пришлось ей вовсе не по вкусу, — планы ее были совсем иные, и надежды насчет будущего витали в совершенно других сферах. Ей нужно было только громкое, титулованное имя Каржоля; а вовсе не сам Каржоль, готовый, со своими будто бы «средствами», трутнем посесть к ней на содержание. Настолько-то она его уже раскусила, а потому все его уверения и оправдания оставались для нее только словами, бьющими в воздух, не задевая сердца. Но раз уже взяв с ним мягкий тон, в том предположении, что этим скорее достигнешь его добровольного согласия на выдачу сепаратного билета, ей не хотелось резко и круто обрывать и осаживать этого жалкого человека, в особенности после только что принесенного им покаяния. В искренность этого покаяния она не совсем-то верила, так как недостойная уклончивость и изворотливость его поведения во время первого сегодняшнего объяснения с нею слишком живо еще стояла в ее памяти, но все же ей стало немножко как будто и жаль его. Поэтому, поразмыслив несколько, она отвечала ему, что не отвергает его предложения безусловно, но думает, что сразу и сейчас оно едва ли осуществимо: для этого прежде всего нужно время, нужна проверка самих себя, — и не столько для нее, сколько для самого графа, — действительно ли он в состоянии переломить самого себя и начать ту новую жизнь, какую ей предлагает? Не есть ли это с его стороны один минутный порыв увлечения и великодушного самопожертвования, за который, быть может, вскоре он сам бы стал раскаиваться и укорять ее, что она связала его свободу?.. Жертв с его стороны она никаких больше не хочет, — довольно и той, какая принесена им сегодня. Надо дать теперь всему улечься, успокоиться, придти в себя, — а для этого нужно время…Пройдет год, другой, а может и меньше, и если граф убедится в душе, что побуждения и чувства его действительно серьезны, — ну, тогда другое дело… тогда можно будет подумать об этом… Вообще время, даст Бог, все уладит и укажет, как сделать лучше, — А пока, заключила Ольга, — не будем мешать жить один другому и расстанемся друзьями.
Каржоль припал к протянутой ему руке и поцеловал ее, по-видимому, с чувством.
— Итак, вы, граф, согласны?
Он, без слов, покорно склонил в ответ свою голову.
— Я очень рада за нас обоих, — продолжала Ольга, — потому, ей-Богу, это самое умное, что мы можем пока сделать. Но дело вот в чем: завтра утром мы уезжаем отсюда, — объявила она, — поэтому вам нужно подписать мне… как это называется… отдельный вид на жительство, что ли?
При этих последних словах, Каржоль несколько опешил и, в замешательстве, с недоумением посмотрел на Ольгу.
— Разве это так необходимо? — неопределенно спросил он.
Той показалось в его вопросе опять как будто что-то уклончивое, точно бы он сомневается, или не желает давать ей паспорт. Поэтому она тотчас же выпустила слегка свои когти.
— То есть, что это «необходимо»? Уезжать, или вид на жительство? — в свой черед спросила она вполоборота к нему, гордо и холодно вдруг нахмурив брови.
— Н-да… то есть… если хотите, и то, и другое, пожалуй…
— Совершенно необходимо, — подтвердила Ольга самым деловым и решающим тоном. — Согласитесь сами, оставаться здесь дольше — значит, вас же ставить в фальшивое положение и давать только повод к лишним разговорам. Ну, а без вида не могу же я теперь жить!.. Положим, — продолжала она, опять показывая ему чуть-чуть свои когти, — в случае чего, мы с отцом, конечно, всегда можем обратиться в Третье Отделение, и мне там все равно выдадут сепаратный билет, помимо вашего согласия; но раз вы не хотите ссориться со мною, зачем же нам осложнять и затягивать дело, если можно сейчас же кончить это полюбовно?
Каржоль сидел в затруднительном раздумье, точно бы его смущала какая-то мысль, которую он и хотел бы, и не решался высказать. Ольге показалось, что она ее как будто угадывает.
— Бывают, конечно, мужья, которые делают из этого для себя выгодный гешефт, — сказала она не без иронии, — то есть, попросту, продают своим женам за известную плату свое согласие на separation de corps; но граф Каржоль де Нотрек, надеюсь, не может принадлежать к людям подобной категории. Не так ли?
Тот, как ошпаренный, откинулся от нее назад, с безмолвным выражением благородного протеста. Если бы в нем и шевелилась даже подобная мысль, то после таких слов, для нее, конечно, не осталось уже места. При этом своем движении, он, как породистая лошадь, гордо встряхнул головой, точно бы отстраняя от себя самую возможность такого недостойного предположения.
— Я совсем не о том, что вы думаете… Бог с вами!.. Это уж самое последнее дело! — заговорил он, возвращаясь к своему затруднительному раздумью. — Я хотел сказать только… что вы… вы так заботливо оговариваете условие не мешать жить друг другу, что я… Конечно, после всего, что было, я в ваших глазах… может, и не имею права требовать… но все же… ведь мы носим теперь одно имя…
— Ах, вы вот что! — догадалась Ольга, — понимаю!.. Но для вашего успокоения, — прибавила она, принимая вид снисходительного достоинства, — могу вас уверить, что за мое поведение вам краснеть не придется, — я не скомпрометирую ни себя, ни вашего имени; можете быть спокойны.
— Извольте, я согласен, — покорно проговорил Каржоль со вздохом, видя, что ничего другого ему и не остается больше. Он только повторил ей свою просьбу — не лишать его последней надежды, что со временем она может еще сойтись с ним, а пока позволит ему хоть изредка писать к ней. Та ничего не нашла возразить против, но, впрочем, еще раз подтвердила, что не обязывает его ни к чему и не намерена стеснять его интимные отношения к кому бы то ни было, так как ей нет до них никакого дела. В последних словах ее Каржоль почувствовал полное и несколько, быть может, презрительное с ее стороны равнодушие к его особе. Это его невольно покоробило. Ему лучше бы хотелось, чтоб она проявила хоть чуточку ревности, даже, пожалуй, злости, так как это все же бы показывало, что в ней, по отношению к нему, не все еще умерло, что возврат к прошлому возможен. — Но это равнодушие… оно ведь убийственнно! — И потом, этот Аполлон Пуп, — зачем он здесь? в качестве кого и чего?.. Смысл его роли что-то подозрителен… Не для того же, в самом деле, чтобы только попугать или подразнить им!.. Что он ей такое?… Но ни одного из этих вопросов Каржоль не посмел предложить Ольге даже намеком, сознавая, что после всего, что разоблачилось о нем в Украинске, он потерял всякое право требовать от нее отчета. Да и духу у него на это не хватило бы, потому что она вообще забрала уже над ним какую-то доминирующую ноту, — это он чувствовал. Но зато в душе его тем сильнее поднялось теперь вдруг, каким-то психическим рикошетом с Ольги на Аполлона, чувство ревнивой злобы и ненависти к этому «mon-chery с уланской конюшни», тем более, что граф нехотя, но невольно сознавал внутри себя, насколько он, в то же время, бессильно и почти инстинктивно боится его. — Это животное, мол, на все способно, лучше от него подальше!
