Звезды смотрят вниз - Арчибальд Джозеф Кронин
Никогда еще Дэвид не видел Гарри в таком волнении. Но это продолжалось только одну минуту. Он быстро овладел собой, и обычная невозмутимость вернулась к нему:
– Рано или поздно вы столкнетесь с этим. Вы попадете в атмосферу разложения, как попадает шахтер в атмосферу рудничного газа. Здесь все заражено ею, Дэвид. Зайдите в буфет палаты общин. Посмотрите, с кем вы там пьете. Понаблюдайте Беббингтона, Чалмерса, Диксона. Я знаю, что говорю сегодня языком какой-нибудь благочестивой брошюры, но все, что я говорю, – святая истина. Главное – быть честным с самим собой, а тогда наплевать, что бы ни случилось.
Гарри выколотил свою трубку:
– Вот и конец проповеди. Мне необходимо было отвести душу. И если после этого я, придя к вам, увижу на камине кучу разных дурацких пригласительных писем, я вас здорово отколочу. Когда захотите развлечься, пойдемте как-нибудь в хорошую погоду со мной – смотреть, как играют в крикет на «Овале». Я очень люблю крикет.
Дэвид сказал с улыбкой:
– И у вас, оказывается, есть слабость.
– Вот именно. Она мне обходится две гинеи в год. Я бы не отказался от крикета даже ради того, чтобы стать лидером партии.
Посмотрев на часы, Нэджент неторопливо встал и потянулся:
– Ну, мне пора. – Он шагнул к двери. – Да, кстати, не думайте, что я забыл насчет вашей первой речи в палате. Недели через две у вас будет очень хороший случай выступить: Кларк предложил внести поправку в билль об охране труда в копях. Вот вам прекрасный повод высказаться.
После визита Нэджента Дэвид немного успокоился и повеселел. Такое влияние на него всегда оказывал Нэджент. Да, Гарри был прав: он стал очень нервен; косность парламентской рутины слишком резко противоречила пережитому недавно жестокому напряжению предвыборной борьбы и его пылкому энтузиазму. Его возмущала медлительность, пустая трата времени, бесцельная болтовня, нелепые вопросы, слащаво-вежливые ответы, учтивое лицемерие. Во всем ложь, стремление пустить пыль в глаза. Вместо быстрого жужжания колес он слышал лишь нудное кряхтенье машины. Но Нэджент сумел показать ему, что негодование его и естественно, и в то же время неразумно. Нужно выработать в себе терпение. Он жадно, но с некоторым страхом ожидал дня своего первого выступления в палате. Очень важно, чтобы речь была хороша и произвела впечатление. Надо подготовить ее так, чтобы успех был обеспечен. Поправка к биллю об охране труда шахтеров – замечательный повод для выступления. Он уже ясно представлял себе, как построит речь, каковы будут ее тезисы, что надо подчеркнуть, что обойти молчанием.
Речь начала создаваться в его мозгу, сильная, красивая, формируясь, как постепенно формируется живое существо. Воображение унесло его далеко за пределы его комнаты: снова шахта поглотила его, он был там, в темных туннелях, где люди трудились под постоянной угрозой смерти или увечья. Кто не знает их жизни, тому легко отмахнуться от этих вопросов. Но он-то знает! Яркую картину того, что ему известно, он должен запечатлеть в умах и сердцах тех, кто не знает ничего. Тогда все изменится.
Занятый этими мыслями, Дэвид сидел перед огнем, когда раздался стук в дверь и вошла миссис Такер.
– Вас спрашивает какая-то дама, – доложила она.
Дэвид вздрогнул, очнулся от задумчивости.
– Дама? – повторил он, и внезапно у него мелькнула безумная надежда. Его никогда не покидала уверенность, что Дженни где-то здесь, в Лондоне. Возможно ли? Может ли это быть, чтобы Дженни вернулась к нему?!
– Она внизу. Проводить ее сюда?
– Да, – сказал Дэвид шепотом.
Он встал, глядя на дверь, сердце у него екнуло. Но вслед за тем выражение его лица изменилось, сердце перестало замирать, мгновенно вспыхнувшая надежда исчезла так же быстро, как появилась. Вошла не Дженни, а Хильда Баррас.
– Да, это я, – объявила она со своей обычной прямолинейностью, заметив внезапную перемену в лице Дэвида. – Сегодня утром из газеты узнала, где вы обитаете, и решила зайти поздравить вас. Если вы заняты, скажите прямо – и я уйду.
– Не говорите глупостей, Хильда, – запротестовал Дэвид.
Появление Хильды было для него полной неожиданностью, но после испытанного в первую минуту разочарования он ей обрадовался.
Хильда была в строгом сером костюме, на шее дорогой, но не бросающийся в глаза мех. Смуглое суровое лицо Хильды затронуло какую-то струну в памяти Дэвида: он вдруг вспомнил их бурные споры в былые времена и улыбнулся. И, странно, Хильда улыбнулась в ответ. А в те времена, когда он бывал у них дома, она улыбалась очень редко, почти никогда.
– Присаживайтесь, – сказал он. – Вот это действительно сюрприз!
Она села и сняла перчатки. Руки у нее были очень белые, тонкие, но сильные.
– Что вы делаете в Лондоне? – спросил Дэвид.
– Очень любезно с вашей стороны! – отозвалась спокойно Хильда. – Если принять во внимание, что вы здесь уже около месяца… Беда с этими провинциалами!
– Сами вы провинциалка!
– Мы, кажется, опять начинаем спорить?
Ага, значит, и она не забыла их споры! Дэвид отвечал:
– Не хватает только горячего молока и печенья.
Хильда захохотала самым настоящим образом. Когда она смеялась, она очень хорошела: у нее были прекрасные зубы. Она вообще стала гораздо приятнее, угрюмое выражение, портившее ее лицо, исчезло, она казалась счастливее, увереннее.
– Совершенно очевидно, что в то время, как я с интересом следила за вашими успехами, вы окончательно забыли о моем существовании.
– Нет, – возразил Дэвид. – Мне известно, например, что года четыре тому назад вы получили диплом врача.
– Врача! – иронически повторила она. – А какого врача? Уж не смешиваете ли вы меня случайно с такими врачами, каких изобразил Лью Фильдис? Нет, я не прописываю ипекакуану и слабительное. Я хирург, слава богу! Институт окончила с отличием. Впрочем, вас это, вероятно, не интересует. А
