После бури - Фредрик Бакман
* * *
Главный редактор и ее отец отправятся в отпуск. Она вывезет его поближе к солнцу. Они будут есть вкусную еду, подолгу гулять, смотреть на церкви и дремать на тенистых верандах. Это станет их последним совместным путешествием. Вскоре после этого отец скончается. Главный редактор вернется в Бьорнстад и в Хед, но скоро ей предложат работу в изданиях и городах покрупнее. У нее будет больше власти. Пройдет время, правда, больше, чем ей бы хотелось, и в один прекрасный день ей выпадет шанс прижать Ричарда Тео. И она этот шанс не упустит.
Тео тоже переберется в город побольше, на пьедесталы повыше, но падать с них куда больнее. В итоге она раскопает столько скандалов с его участием, что разрушит ему карьеру и погубит его.
Не из чувства справедливости. И не для того, чтобы отыграться. А потому, что сможет. Для того чтобы такие, как он, не всегда выигрывали.
* * *
Амат в конце концов попадет в НХЛ. В ночь, когда он забьет свой первый гол, в Бьорнстаде никто не будет спать, несмотря на разницу во времени. Вообще говоря, не будет спать и Хед. А если и будет, то наверняка проснется, когда Амат пробьет по воротам и вся Низина взорвется, ликуя.
* * *
Через несколько лет, на вечеринке далеко оттуда, молодой человек будет сидеть на диване. Вокруг него все будут танцевать и веселиться, но он не сможет оторвать взгляда от телевизора, по которому показывали короткие кадры с концерта известной певицы. Ее зовут Мая Андерсон. Молодому человеку всегда очень нравилось, что у нее такое обычное имя. Простое. Он никогда не задумывался о ее говоре и о том, почему этот диалект кажется ему таким знакомым. Но он будет смотреть на нее, а она будет петь о парне, которого любила, поскольку это день его рождения, и на большом экране у нее за спиной на секунду мелькнет его лицо. Она знала: никто не успеет разглядеть его, ведь сразу после этого промелькнет еще много других изображений – эту фотографию она добавила для себя.
Но мужчина на диване разглядит его и узнает. Потому что помнит кончики пальцев и взгляд. Стаканы на затертой барной стойке и дым в безмолвном лесу. Помнит, как касались кожи снежинки, когда мальчик с грустными глазами и диким сердцем учил его кататься на коньках.
Молодой человек прихватит только легкую сумку и футляр с бас-гитарой – ему не нужно много вещей – и поедет в город, где состоится следующий концерт Маиного турне. Он растолкает ее охранников, которые чуть не сшибут его с ног, и крикнет:
– Я знал его! Я знал Беньи! Я тоже его любил!
Мая резко остановится. Они посмотрят друг другу в глаза, видя только его: мальчика в лесу, грустного и безбашенного.
– Ты играешь? – спросит Мая.
– Я басист, – скажет он.
С тех пор он будет ее басистом. Никто никогда не сможет играть ее песни так, как он. Каждый вечер – навзрыд.
* * *
Зазубами будет играть в хоккей. Никто и не вспомнит, чтобы он когда-нибудь делал что-то другое. Целые дни он станет проводить либо в ледовом дворце, либо дома с мамой. Никогда и никому он не расскажет о том, кому на самом деле предназначались пули Маттео. Как это объяснить? Кто даст ему договорить до конца? Он был слишком напуган. Слишком мал. Поэтому он ничего не скажет, никого не потревожит, будет тихо жить свою жизнь и, стоя на воротах «Бьорнстад-Хоккея», стараться не пропустить ни одной шайбы. Зрители, как на сидячих местах, так и на стоячих, будут обожать его, он станет настоящей легендой клуба. Он останется тут навсегда, настоящий медведь – в большей степени, чем кто-либо другой. Он родился в Хеде, но его местом на земле станет Бьорнстад. Когда он оставит хоккей из-за травмы, ему будет чуть за тридцать – полжизни пройдет с тех пор, как случилось то, что он потом каждый день пытался забыть. Каждую минуту он играл так, словно добивался прощения. Так, словно стоит лишь хорошенько постараться, быть значимым, а может, даже любимым, и в конце концов ему позволено будет жить, не чувствуя, будто он этой жизни не заслужил. Он играл так, как будто лед – это машина времени. Этому никогда не бывать. Но клуб поднимет его свитер под купол ледового дворца и, когда он отыграет последний матч, устроит в его честь большую прощальную церемонию. На следующий день он возьмет свою спортивную сумку и сядет в автобус. Он проедет не один десяток километров до другого города, дойдет до кладбища, там, в дальнем его конце, в углу, найдет маленькое неприметное надгробие под красивым деревом, в тени которого уютно зимой и не жарко летом. Он выполет сорную траву и положит на плиту, под имя, цветы. «Маттео». Без фамилии – родители слишком боялись, что люди, которые никогда не перестанут его ненавидеть, придут и изуродуют могилу, хотя она находится далеко от Бьорнстада. Зазубами коснется букв кончиками пальцев и шепотом скажет:
– Прости меня. Ты должен был прожить мою жизнь. Прости…
Потом он откроет сумку и зарядит лежащее там ружье. Вытрет слезы и уйдет в лес.
Достаточное ли это наказание? Ответить на этот вопрос не сможет никто. Никто ничего не узнает.
* * *
Что такое жизнь, как не короткий миг? Что такое смех, как не маленькая победа над горем? Одна секунда, одна-единственная секунда, пока внутри нас еще не все сломалось.
В дверь дома, где выросли Рут и Маттео, осторожно постучали. Родители открыли – перед ними стояла пожилая чета, жившая по соседству. Женщина протянула яблочный пай, мужчина – термос. Тихо, возможно стыдясь того, как мало он знает о людях, которые жили по ту сторону забора, мужчина сказал:
– Если хотите, мы можем поговорить. Если вам легче молчать, посидим молча. Но мы подумали, что нехорошо вам оставаться одним.
Они сели в маленькой гостиной.
– Сколько у вас красивых книг, – сказала пожилая соседка.
– Чтение дается мне легче, чем жизнь, – шепотом проговорил отец Рут и Маттео.
Через некоторое время в дверь опять постучали. На пороге стоял пастор, который хоронил их дочь. Они не решились хоронить Маттео на том же кладбище. Но священник все равно пришел. Работа такая, но еще он такой человек. Они сидели в гостиной, и взгляд
