Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Как будто после лечебного забытья вынырнуло опять, что загнало его в неурочное время, в рабочий день, в эту сырость на гору: неудобство, волнение, испытанное в русской читальне, этот единый бараний рёв о том, что началась революция. До чего ж легковерны эти все профессиональные революционеры, какою баснею их ни помани.
Нет, теперь-то и нужно проявить величайшее недоверие и осторожность.
Так и пошёл бездорожным сухим хребтом, по бурой траве, по сухим веткам. Тут, на горе, часто лазают белки, а иногда и молоденькие косули, величиной с собаку и больше, вдали перемелькивают, дорогу перебегают.
На высоте и в тишине, в чистом воздухе – откладывало от головы, снимало давящий обруч. Все раздражения, все раздражающие люди – отпадали, забывались, внизу остались.
Тяжёлая была последняя зима, сильно измотала. С таким напряжением жить нельзя, поберечь бы себя.
А – для чего беречь? Если ничего не делать – к чему и беречься?
Но – и так долго не проживёшь. Неважно с головой. Плохо.
Хребтик, по которому он шёл, обрывался к поперечной гравийной дороге. А, знакомое место, обелиск. Тропинка спускала туда. Это был памятник о двух сражениях 1799 года за Цюрих между революционными французами и австро-русской реакцией.
Против обелиска Ленин присел на сырую скамью, устал.
Да, правда, стреляли и здесь. Страшно подумать: и здесь были русские войска! и сюда дотянулась царская лапа!
Ровный цокот копыт по твёрдому донёсся сверху, из-за горба дороги. И тут же из тёмного леса, в послезакатной уже неполноте света, показалась женская шляпа, притянутая лентой, – затем сама женщина в красном – и светло-рыжая лошадь. Лошадь шла шагом, женщина сидела струнно, – и что-то в её манере держаться и голову держать… – Инесса?!.
Вздрогнул, увидел, поверил! – хотя никак было не возможно.
Ближе – нет конечно, а – чем-то похожа. Как себя сознаёт и держит – сокровищем.
Из тёмной чащи выехала – красная, и ехала в сыром, чистом, беззвучном вечере.
Да тут главной красавицей сознавала себя лошадь – из светло-рыжей даже жёлтая, лощёная, уборно зауздана, переборчиво ставила стаканчики копыт.
А всадница сидела невозмутимо или печально, смотрела только перед собой под уклон дороги, не покосилась ни на обелиск, ни на дурно одетого, внизу к скамейке придавленного, в чёрном котелке гриба.
И он просидел, не шевельнувшись, разглядывал её лицо, чёрное крыло волос из-под шляпы.
Если вдруг освободить мысли от всех необходимых и правильных задач – ведь красиво! Красивая женщина!
Покачивалась плечами или в талии не сама она, а лишь сколько качала её лошадь и стременем приподнимала носки сапожков.
Она проехала вниз, там дорога завернула – и только ещё копытный перебор доносился немного.
Проехала, ещё что-то отобрала – и увезла.
339
Керенский-министр представляется Екатерининскому залу. – Его первые депеши и первые планы.Не наизумиться, как вчера и сегодня проскользнул, пробалансировал блистательный удачник Керенский – между двух скал, между двух берегов, между двух расходящихся льдин – одной ногой там, другой здесь, точно вовремя прыгал, точно вовремя спрыгивал, – и вот цел-невредим, и триумфатор, и вознесен надо всей Россией!
Всю прошлую безсонную, накалённую ночь надо было не столько участвовать в событиях, сколько исчезать и отсутствовать: велись роковые переговоры между Советом и цензовыми, и в присутствии обеих сторон Керенский был наиболее уязвим: как революционный демократ он должен был поддерживать своих советских компаньонов и вместе с ними изображать неуступчивость к буржуазии и презрение к их правительству. А на самом деле его как пилами пилили в клочья наглые и безсмысленные требования Нахамкиса и Гиммера, и чтоб не поддерживать их – но и молчать всё время нельзя! – он вскакивал куда-нибудь по делам.
А дел – у его стремительности было выше головы, дело можно было найти в любом уголке кипящего Таврического, а главное – уже третьи сутки был в его подчинении павильон с арестованными сановниками. И гениальная догадка открылась ему, что этот павильон и есть его площадка для взлёта!
В вихре исторических событий в нас и рождаются молниями гениальные комбинации! Ситуация, когда действуешь даже не расчётом, даже не разумом, а – почти инстинктом, почти каким-то магнитным влечением сквозь туман! И выходишь точно к своей лесенке, ведущей наверх!
Очень упорное и опасное было сопротивление в Исполнительном Комитете – но разве, по сравнению с Керенским, был у них масштаб государственных деятелей! – ошеломительным ударом он опрокинул их всех! Когда его несли на руках из Совета – видел в задних рядах их лица, дышащие местью, но они не посмели и рта раскрыть.
А на всякий случай, если б через Совет не вышло, Керенский устроил себе и партийную страховку: поручил Зензинову и ещё хорошему другу, эсеру Сомову, собрать сегодня сколько можно эсеров, человек 7–8, в Петрограде их и не набиралось, но без Александровича конечно, – и назвать их петроградской городской конференцией эсеров, и принять решение: о поддержке нового правительства, о вступлении в него Керенского как форме контроля за правительством со стороны трудящихся масс, как защитника интересов народа.
Однако – не понадобился запасной вариант, все рифы и так пройдены одним крылатым порывом! – в три часа правительство уже объявлено Милюковым. От мига объявления ещё новые крылья выросли за спиной, Керенский почти реял над толпой, со всех сторон принимая восхищённые взгляды и слыша восхищённый говор.
Александр Керенский – министр!! Ждала ли этого, могла ли думать исстрадавшаяся Россия?.. Пытками, истязаниями, невиданными преследованиями измученная, – вот она вырывалась к свободе – в нём, первом народном министре юстиции!
О, какую свободу он сейчас разольёт по лику России! О, как распахнёт её горизонты! И – о, трепещите, враги!!
И какой же простор для его деятельности! Но и сколько же энергии он ощущал в себе! Он забывал, он забыл прошлогоднюю болезнь, операцию, – о, как он был молод, как быстр, как умён, как исключителен! Три прошлых дня его связывала неопределённость с правительством, эти закулисные манёвры, – но теперь его энергия раскована, и он покажет себя России!
Однако: все ли поняли, все ли слышали милюковское объявление? Могли не все, тут публика меняется. Надо повторить ещё раз. И могли не все знать Александра Фёдоровича в лицо – надо показаться толпе.
Прошло два часа, как слез с площадки Милюков, – и Керенский с помощью крыльев взлетел выше, выше, на балкончик хор – да в новом демократическом виде, в глухой чёрной куртке со стоячим воротником, как он оделся для этого великого дня, для единения с народом, – и только вдохновенное лицо его белело.
И некоторые заметили, поднимали головы со дна Екатерининского зала, а другие не видели, толкались там внизу и гудели, – и Керенский воскликнул на весь зал юношеским голосом:
– Товарищи! Солдаты! И граждане! Я – член Государственной Думы Александр Фёдорович Керенский – ваш новый министр юстиции!!!
О, какая взметнулась буря аплодисментов! О, как раскатывалось «ура» под лепным сводом старого зала! О, этим восторгам не было конца! – и пусть не будет, и пусть не будет…
Перестоял молодой стройный министр весь штурм восторга, и продолжал так же звонко, отчётливо до самых дальних углов:
– Объявляю вам, что новое Временное Правительство вступило в исполнение своих обязанностей – по соглашению с Советом Рабочих и Солдатских Депутатов!
То, что Милюков, сам добившись, упустил объявить. То, что выигрышно было и одновременно укрепляло Керенского против ИК:
– Соглашение, заключённое Комитетом Государственной Думы и Советом Рабочих и Солдатских Депутатов, – (как великие клятвы звучали эти слова!) – одобрено Советом Рабочих и Солдатских Депутатов сотнями голосов против пятнадцати! – торжествовал Керенский свою победу над ИК.
Взмывом голоса, толчком голоса он выразил толпе, что здесь ожидаются бурные аплодисменты! – и они обрушились к стопам его тонкого чёрного монумента встречным девятым валом! А по белым их гребешкам ещё хлопали крыльями чайки: «браво! браво!»
И когда схлынуло – юношеский монумент стоял всё так же неповреждённый. О, что может быть выше этого удовлетворения! – метать слова о свободе освобождённому народу!
– Временным Правительством будет немедленно опубликован акт полной амнистии! Наши товарищи-депутаты Второй и Четвёртой Государственных Дум, беззаконно сосланные в тундры Сибири, – он весь трепетал от наступившей справедливости, он словно сам освобождался сейчас из сибирских тундр, – будут немедленно освобождены и препровождены с особым почётом!!
Здесь он опять ждал бури аплодисментов, но недостаточно подтолкнул, она не возникла.
– Товарищи! – прореял он к другому, и опять выигрышному. – В моём распоряжении находятся все председатели советов министров прежнего режима! И все министры старого правительства! Они ответят, товарищи, за все преступления перед народом! Согласно закону.
