Вадим Кожевников - Заре навстречу
Приказав, чтобы не галдели, склонился над стволом, приложив ладонь к уху. Потом разрешил благосклонно:
— Ну ладно, валяйте!
Прибывшие шахтеры стали входить в клеть такие же молчаливые и суровые, как и те, что отдыхали, сидя на земле.
— Эти спасут всех? — волнуясь, спросил Тима.
Анисим сердито дернул плечом:
— Мы и сами управились бы. Но не пускать не по-товарищески, раз столько верст бегом на помощь бежали.
Шахтеры боролись с водой, ставя перемычки, воздвигая за ними баррикады. Камень брали из обрушенных старых выработок. Черная река расползалась по всем штольням нижнего горизонта. Зацепив крюки ламп за верхпяк, люди работали молча, неторопливо, будто спасали не себя и шахту, а строили стену дома, в котором им жить. Уложенную неладно глыбу аккуратно и вдумчиво, взыскательно перекладывали, советовались короткими словами. И труд их совсем не походил на исступленную битву за жизнь.
Изможденные, обессиленные, полузадохшиеся, уползали через ходок на верхний горизонт отлежаться, передохнуть во входящей через вентиляционный штрек струе воздуха, чтобы через несколько минут снова спуститься в черную затхлую подземную реку и, захлебываясь гнилым воздухом, передавать друг другу, стоя по плечи в воде, тяжелые глыбы породы.
Когда забутили последний заслон, Сухожилии решил:
если вода сорвет его, произвести обвал проходкп. Пробурили шпуры, забили их динамитом, вставили короткие запалы. Взяв динамитный патрон, Сухожилии раскатал его в колбаску, обвязал бечевой, чтобы потом этим факелом можно было сразу запалить все бурки, и велел людям уходить.
Все понимали: Сухожилии остается здесь на смерть.
Если бы запалкп были длинные, тогда можно было бы успеть уйти, после того как они загорятся, но длинные ставить нельзя: если перемычки поползут, нужно сразу обрушивать на них кровлю.
К Сухожилину подошел слепой забойщик Карасев и сказал:
— А ну-ка, Павел, дай сюда твой фитилек.
Сухожилии отстранил его руку.
— Нельзя тебе, Карасев: пока начнешь руками вокруг обшаривать, бурки зальет.
Хлюпая по воде, к Сухожилину подошел другой горняк, тощий, сухой, с запавшими щеками, заявил:
— Мне комиссар по здоровью бумажку выписал. Все равно одно легкое гнилое.
— Одно? — переспросил Сухожилии. — Ну, так это ничего не значит. Другое в запасе целое. — И сурово приказал: — Торговлю прикрываю. Все до ходка, живо!
И долго слушал, как хлюпает вода под ногами уходящих шахтеров. Но когда перевесил поближе к себе лампу, увидел у дверного оклада Степана Бугаева, небрежно привалившегося к степе кудрявым затылком.
— А тебе отдельное приглашение?
Бугаев открыл глаза, сощурился:
— Ты на меня не гавкай, а то суну в воду башкой, остужу и сволоку до ходка.
— Ну, это еще кто кого!
— Не ты здесь спасатель, а я! — твердо заявил Бугаев. — Значит, не становись надо мной — я народом выбранный.
— Я тоже.
Бугаев помолчал, потом спросил:
— А что, Павел Степанович, насчет загробной жизни это точно — не имеется?
— Чего нет, того нет.
— Ну, а вообще для людей получится у нас что пли пет?
— Засомневался?
— Да это я только для разговору, — обиделся Степан. — Любите вы будущее описывать. — Спросил шепотом: — А как вы мыслите: Дуська Парамонова за мной на-гора тревожится?
— А что ты ей?
— Рыжая, а все ж ничего… — мечтательно произнес Степан.
— Шел бы ты отсюда, — сердито сказал Сухожилии. — Ни к чему вдвоем тратиться.
— Вот вы и ступайте. — Не дождавшись ответа, предложил: — Давайте метнемся, кому что. Если решка — моя взяла.
Порылся в кармане, щелчком подбросил монету, она шлепнулась на ладонь. Но Степан почти мгновенно накрыл ее другой ладонью.
— А ну покажи, — попросил Сухожилии и ухватил его за руку. Но Степка не разжимал ладони. И оба они, огромные, долго топтались в воде, оказавшись равными по силе.
— Жулик, — сердито отдуваясь, произнес Сухожилии и, опустив руки Степана, приказал: — Пошел прочь отсюда, жульмап, и все!
Степан снова стал к стене и тяжело сопел там, терпеливо снося оскорбления. И вдруг робко заметил:
— Павел Степанович, водица-то, глядите, опала маленько.
Сухожилии посветил фонарем, согласился:
— Значит, сдержали.
— А может, мачухинская шахтепка опорожнилась?
— Может, и так.
— Вот как за разговором скоро время проскочило! — радостно воскликнул Степан.
— Какой с тобой разговор, когда ты жулик!
— Ну, будя словами кидать, — обиделся Степан. — Не на деньги играли, это на деньги нельзя. А на остальное ловчить можно.
Послышались шаги бредущих по воде людей. Держа высоко лампу, подошел Опреснухин, с пимн венгр Дукес, юрбоносый, с черными выпуклыми смоляными глазами, и белокурый чех Антон Гетцкпй.
— Вы чего тут бродите, как водяные? — сердито спросил Степан.
Опреснухип коротко рассказал:
— На западном участке пыль рвануло, крепь начала гореть, а потом и пласт занялся. Заделали заслоном и кирпичной кладкой.
Дукес спокойно заметил:
— Будет еще горсть. Но шахту не тронет. Хорошо замуровили.
— Замуровали, — поправил Сухожилии.
Гетпкий усмехнулся и согласился:
— Да, крепко замуровали, — и, показывая обожженные руки, объяснил: Тепло было, а теперь ничего.
Дукес обратился к Степану:
— Ты тут уже давно живешь, надо сменку делать.
И спички у тебя сырые стали, а мои сухие.
Сняв шапку, он показал лежащий внутри ее коробок и снова надел шапку на голову.
— Нам компании не требуется! — сердито огрызнулся Степан. — И мы огонек не в кармане носим.
Он тоже снял шапку и показал лежавшую в пей большую медную зажигалку.
Гетцкий осветил лампой стены:
— Уходит водичка. Можно на-гора — сохнуть.
Дукес подошел, тщательно оглядел каменную кладку заслона, одобрил:
— Ничего, красиво.
Они вышли в продольный штрек верхнего горизонта, где отдыхали лежа шахтеры, и вместе с ними побрели к стволу.
Вдруг Степан остановился и сказал:
— Эй, шахтерня, а что, ежели угольком объявить, что копь спасенная?
Сухожилии подмигнул Опреснухину:
— Верно, лучше всякого митинга.
— Это будет даже красиво, — обрадовался Дукес.
Антон Гетцкий поддержал его:
— Пускай пожар, пускай вода, а мы даем революции уголь!
Шахтеры заговорили все разом:
— Правильно, погреемся!
— И у баб слезы просохнут, когда увидят — уголек пошел. Дело ясное.
Шахтеры, разбирая инструмент, согнувшись, поползли в ходок к забою.
Сквозь просветы в облаках прорезывалась луна, а иногда г. зияющие промоины высыпали бесшумно звезды, и тогда черные лужи начинали светиться голубовато, трепетно.
Жители поселка не расходились с шахтного двора.
Только дети да старики улеглись на рогожах под навесом копра. А все. кто был в силах, стояли и смотрели на его железную дверь.
Когда огромное чугунное колесо на копре закружилось и толстый замасленный канат пришел в движение, все люди придвинулись к шахте, даже те, кто спал, вскочили и бросились к копру. Но на-гора вышла клеть не с людьми, а с вагонеткой, наполненной сверкающими кусками угля.
В первый момент люди не поняли, что произошло, но тут же отозвались шахтерские их сердца, угадали они замысел своих отцов, сыновей: объявить таким способом родным о спасении шахты. И тогда одни стали плакать, другие обниматься, третьи собирать сонных детей, чтобы вести их домой.
Когда медленный белесый рассвет промыл все небо и за тайгой поднялось теплое солнце, шахтный гудок на копре обычным своим сипатым голосом разразился густым ревом, как всегда призывающим в шахту новую смену. А из клети выходили мокрые, усталые, измученные шахтеры, все в ушибах и ссадинах, обмотанные черными бинтами, обычной, неторопливой поступью брели в поселок — одни в землянки, другие — в балаганы. А те, кто должен был их сменять, стояли в очередь возле копра, озабоченно ощупывали инструмент и совещались вполголоса, кому какой уголек сегодня доведется рубать.
Все было так, как будто ничего не произошло. Только лица у горняков суровее, чел обычно. И торопливее, чем вседа, спешат они протиснуться в огромную железную, ржавую клеть.
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
Тяжелые грозовые тучи лохматой кровлей нависли над тайгой, над рудничным поселком и изо дня в день, из ночи в ночь низвергались ливнями. Вода падала толстыми струями; они шлепали, чавкали, будто в потемках бродили на склизких широких ступнях слепые болотные чудища.
Белопламепные трещины молний раскалывали небо землистого цвета, и мгновенные вспышки их гасли в потоках воды. Лиловые утробы туч, распоротые ударами молнии, вываливали свои внутренности, и переполненные водой балки, овраги, захлебываясь, хрипели в глинистых откосах. Ошибаясь, тучи грохотали обвалами. И казалось, иод землю тоже вползало это грозное, сырое небо.
