Сады Казановы - Валерий Борисович Бочков
9
Превосходная все-таки штука этот оптический прицел! Полина лежала на животе, пятна солнца едва заметно шевелились на сером одеяле, густо-зеленой траве, тепло щекотали спину. От жары и усердия ладони потели, их приходилось часто вытирать об одеяло.
В мутноватый глазок оптического прицела мир виделся отчетливо гладким, ненастоящим.
Припав к окуляру, Полина совершала плавные путешествия (плавная неспешность тут самое главное, стоит дернуть – и уже не понять, куда ты смотришь) – от шишки, что свисала с сосновой лапы, она спускалась по рыжим чешуйкам ствола, скользила по гальке к стеклянной воде, из плывущих зигзагов там торчали камыши, покачивая замшевыми сигарными макушками, к одной прилипла синяя стрекоза и тоже качается в такт, чуть дальше беззвучно плеснул хвостом окунь, и тут же брызнули врассыпную мальки. Стремительным демоном ворвалась и исчезла чайка. На том берегу по пояс в камышах скучал заезжий рыбак с удочкой, – деревенские удочек не признавали, промышляли сетями.
Справа камыши, пятнистый бор, дальше дом Лутца. Местные болтали, что у него там персидские ковры и гигантский камин, по бокам которого настоящие рыцарские доспехи из музея. Чушь, скорее всего.
Полина научилась лихо сшибать шишки, отец оказался прав, все дело тут в плавности спуска и твердости руки. Взяв цель в перекрестье, она делала вдох и мысленно повторяя: «Нежно, нежно…» на выдохе спускала курок. Нежно. Выстрел – шипящий поршневой щелчок, злой и звонкий, как удар плеткой, несильная отдача в плечо – и шишка, будто в цирковом фокусе, исчезала.
А в пятницу случилась беда – она подстрелила синицу. Полина сама не поняла, каким образом это произошло. Она лениво скользила по солнечным бликам и пятнам лесной черноты, набрела на роскошную глянцевую шишку, прицелилась. И в этот момент к боку шишки прицепилась проворная птица, ухватив ее тонкими лапками, начала резво шелушить клювом, выковыривая орехи и весело раскачивая из стороны в сторону. Синица смешно крутила головой, раздувала желтую грудь, сорила шелухой.
Вот ведь егоза, азартно подумала Полина, ради шутки стараясь поймать птаху в перекрестье прицела. Синица не давалась – пряталась за шишкой, висла вниз головой, отчаянно долбила клювом, взмахивая и помогая себе крыльями. Полина начала злиться, и когда синица, неожиданно замерев, подставила канареечную манишку в крест прицела, быстро нажала курок.
Полине показалось, что она ясно видела, как пуля пробила грудь птицы, как та дернулась и пропала. В прицеле покачивалась пустая шишка. Все это случилось почти моментально.
Полина отложила «монтекристо», встала, медленно пошла к сосне. Издалека увидела клок пуха и рубиновую кляксу на траве, она все еще надеялась на чудо – что она промазала, что ей показалось, что птица улетела, что… Синица лежала в траве, неуклюже растопырив крылья, одна лапка сухой веткой торчала вверх.
Полина поплелась домой. На кухне, порывшись в ящиках, вытащила картонку, остатки кукурузных хлопьев из нее пересыпала в миску. Ножницами взрезала верх коробки поперек морды веселого тигра, сопя и шмыгая носом, вырезала корявый прямоугольник. Внутри расстелила кусок ваты. Подумав, насыпала немного хлопьев из чашки.
Вышла на яркое крыльцо, потопталась на ступенях, словно пытаясь что-то припомнить, уходя, прихватила в сарае ржавую лопату с налипшей окаменелой землей.
На песчаном пригорке, среди узловатых корней сосны, была вырыта могила. Полина опустила коробку с птицей, пригоршнями засыпала песком. Утрамбовала ладошками аккуратный холмик. Из тесного кармана вытянула свечной огарок, зажгла, воткнула в макушку холма. Вздохнула, с сожалением подумав, что не знает ни одной молитвы. Не вставая с колен, подняла голову и уставилась в выцветшую от жары лазурь.
– Ага! Успел-таки к поминкам! – громко раздалось за спиной.
Полина обернулась, смутившись, грубо проворчала:
– Иди куда шел…
Лутц бодро присел на корточки рядом, медленно провел ладонью по самому пламени:
– Кто усопший?
Веселый, с крепкими как орехи костяшками загорелых рук, пахнущий свежим потом и чем-то парфюмерно-цитрусовым, Лутц, ухмыляясь, насмешливо разглядывал Полину.
– Не ваше дело, – смутясь еще больше, буркнула она и отвернулась, вдруг поняв, что он заметил ее заплаканные глаза и что именно этот факт веселит его больше всего.
– Я нечаянно ее убила, – пробормотала Полина, глядя куда-то вбок.
– Нечаянно убила? – развеселился Лутц еще больше, – Ну, это бывает, это не страшно. Реветь-то зачем?
Полина шмыгнула носом.
– Ладно, фроляйн, пошли, устроим достойные поминки твоему дятлу. Вставай, вставай…
– Это не дятел. Синица.
– О, синица? Тогда тем более!
10
Никаких рыцарских доспехов не обнаружилось, а камин, да, камин был огромен. Во всю стену, выложенный серым булыжником. Дверь в дом была раскрыта настежь, с солнечной террасы комната казалась налита гробовой чернотой, там в густом мраке угадывались рогатые силуэты на стенах, моргали тусклые блики на хищных ятаганах.
А снаружи пекло. От гладких досок веяло полуденным жаром. Полина, заткнув незаметно пяткой шлепанцы под шезлонг и вытянув длинные ноги, шевелила грязными пальцами с облезшим розовым лаком.
Озеро за спиной оцепенело от жары и отливало ртутным блеском. Ни ветерка, ни облачка, ленивый августовский зной, плотный и недвижимый.
Полина мелкими глотками пила ледяной клюквенный морс, ухватив обеими руками большой потный стакан.
– Какая к черту справедливость, о чем вы, барышня, толкуете? – Лутц вернулся и, поставив на пол поднос, опустился в шезлонг напротив. Подмигнув, кивнул: – Налетай, пока холодная.
И сам, наклонясь, подцепил за черенок ядреную клубничину, макнул в белую гущу сбитых сливок и отправил в рот. Хвостик с зеленой звездочкой ловким щелчком пульнул через перила в озеро.
От свежего клубничного духа у Полины потекли слюни, она бойко ухватила пузатую ягоду, сунула в рот, за ней вторую, щекотный сок стек по подбородку на майку, на животе расплылись алые капли.
– Нечешно это, – жуя, попыталась Полина поддержать разговор, держа наготове уже следуюшую ягоду со сползающей сливочной шапкой. Сливки соскользнули и смачной кляксой шлепнулись на пол.
– Ыжвините, – смеясь клубничным ртом, прошепелявила она.
– Нечестно, несправедливо, – Лутц, сцепив пальцы, вытянулся в шезлонге. Закинул руки за голову, выставив бледные подмышки с пегим опереньем:
– А кто вообще сказал, что жизнь справедлива по своей сути?
Полина невнятно хмыкнула, шустро придвинув поднос и нацеливаясь на самую крупную из оставшихся клубничин.
– Я сам устанавливаю правила жизни, я им следую, я по ним живу. И если ты хочешь иметь со мной дело, соблюдай эти правила, – Лутц
