Ультрамарины - Мариетта Наварро
— Продолжим. Когда мы выйдем из тумана, сможем снова заглушить двигатели и приступить к починке.
— Хорошо, капитан. А вдруг что-то сломается раньше?
— Я беру ответственность на себя.
— Не хочу вас оскорбить, но я разбираюсь в двигателях…
— Этот двигатель я тоже знаю, поверьте, я узнаю́ его все лучше и лучше.
Когда закончится дождь, с текущим днем хоть что-то да прояснится. Мысли войдут в равновесие. Но она не станет терять время и объяснять экипажу. Она все знает, этого достаточно. И достаточно чувствовать, как корабль рассекает волны, как бьется дождь в стекла, с каким спокойствием все принялись за работу. Медлительность сменилась любопытством. Тихое продвижение к следующему открытию. Достаточно знать, что облако, по крайней мере, скрыло их из виду для всех. Оно помогло отсрочить следующее прибытие и отбытие, и возвращение, и отплытие, и это абсурдное движение туда-сюда вплоть до того дня, когда на море придется смотреть со скамейки на пляже.
Мокрая от пота в своей голубой форме, она переходит от поста к посту, отвечает еще на какие-то вопросы, рассказывает о новых твердых решениях. Она рассматривает предметы, гигантские ключи, захваты для баков. Она сознаёт что-то глобальное, сама того не зная, логику машины, тут же забывает ее. Это, однако, так же прекрасно, как закон ветра в парусах.
Ей кажется, что она немного успокоила рабочих и сделала неисправность не такой фатальной. Она видит, что каждый работает более уверенно. Обстановка разряжается.
Она не знает, как во время перекура оказалась в котельной, кажется, какого-то инструмента не хватало, его пошли искать внизу, и теперь она одна среди двигателей при температуре раскаленной кузницы. Она снова ложится и прикладывает ухо к земле, чтобы послушать. Она ищет диссонанс, лишний удар сердца. Но пульс зверя бьется по-прежнему: спокойная барабанная дробь, мощная. Поэтому она кладет руку на пол и улыбается.
На суше такое чувство бывает, когда обнимаешь за шею лошадь и вздыхаешь вместе с ней. Ожидание того, что зародится доверие, немая связь, которую хочется принять за верность, что-то вечное, хотя мы знаем: каждый день все надо начинать заново.
Приручить кита куда сложнее, моя старушка.
Закрой глаза. Ты не несешь ответственности за все сердца, которые вокруг тебя бьются. Посмотри, как лошадка хорошо справляется, она сильнее всех стихий, течений. Прислушайся к сердцам живых людей, к их насосам, это наша общая батукада. Прислушайся к тому, как каждый человек, сам о том не ведая, барахтается в собственном океане, каждый в своем. Какая жизнь у тебя на корабле, моя старушка, какая жизнь! Ты можешь гордиться.
И пока она лежит в мазуте, прижавшись щекой к чему-то металлическому, в своей голубой форме, которая ей немножко велика, она чувствует себя легкой и более воздушной, чем когда-либо, свободной телом и духом, убежденной в том, что ничего плохого не произойдет, раз она принимает верные решения, и сердце корабля будет биться в унисон с ее собственным так долго, как она пожелает.
— На этом корабле творится много странного.
Она не поднимает голову, но точно знает, кто это произнес. В нескольких метрах от нее стоит молодой блондин.
— Вы так говорите, потому что я на полу?
— Не только.
Она не поднимается. Достаточно ощутить его присутствие, вообразить, как он держится за перила, как осматривается, как не заходит, а стоит на пороге, словно за кадром.
Она надеется, что, если не шелохнется, он замолчит. Ей не нужны его мнение, диагностика и доверие. Она слушает его дыхание, оно тоже будто эхо корабля. Она пытается абстрагироваться, но не может. Он молчит. Затем почти приятным (если не видеть прозрачных глаз) голосом продолжает:
— Корабль сбился с пути и сам не знает, почему плывет.
— Вы хотите сказать «куда плывет»?
— Нет, я хочу сказать «почему он плывет».
— У меня все схвачено. Я опытная.
Он не дает ей договорить:
— Нет. Ни у кого нет опыта в ситуациях такого рода.
Она ждет, что он что-то добавит, но он этого не делает. А может, слова затерялись в общем шуме.
Единственное, что она хотела бы ему сказать, пока он не ушел: «У вас нет сердца». Почему-то она уверена, что раскусила его. Но реплика отдает абсурдным пафосом, поэтому она сдерживается и проглатывает безумные слова. Еще одна фраза для черного дневника.
Она не слышит его сердце, но узнает скрип подошв, значит, его тело пока здесь. Он по-дурацки скрипит и уходит. Дверь захлопывается чересчур резко, и капитан уже не в силах вернуть былое состояние. Поэтому закрывает глаза и медленно готовится встать, хотя кит урчанием напоминает о себе, а морские глубины зовут во тьму.
— Капитан, все хорошо?
Над ней кто-то склонился, она узнает старпома, улыбается; он быстро помогает ей подняться, удостовериться, что она не ранена.
— Спасибо, все нормально, просто жарко, я к этому не привыкла в отличие от механиков. Все хорошо, все очень хорошо. Я обопрусь на тебя, надо выпить воды наверху и подышать воздухом.
— Тебе надо отдохнуть. Длинный выдался день.
XVI
Море успокаивается, когда приносишь жертву. Так делали, чтобы солдаты не сошли с ума, чтобы ветер дул в нужном направлении. Маленьких девочек приводили к алтарю. Как домашнюю скотину. Считалось, что боги смилостивятся, если принести в жертву девочку, одетую в белое, девочку с длинными волосами и кружевным бельем, да-да, считалось, что ветра смилостивятся и можно будет спокойно воевать и ходить в море. Она читала об этом в трагедиях, когда была школьницей. Правда, не понимала, какая связь между девочкой с материка и моряками, застрявшими в океане. Не понимала, что все решается насилием и человеческими жертвами. Она представляла себя Ифигенией, которая рвет цепи, поднимается на борт корабля, а вовсе не к алтарю, начинает работать на судне, помогать экипажу, ведет всех к победе, если, конечно, победа кому-то нужна, или к разуму, смиряющему гнев.
Теперь ее собственный корабль отказывается идти вперед, хотя на природу грешить не стоит, и все ветра, боги, волны покорены и давным-давно покорны. В итоге корабль движется вперед, пересекая самый крошечный океан…
Придется ли приносить жертву, корабль? Что надо бросить в воду? Как заслужить милость?
Может быть, стоило просто подождать, постоять неподвижно, каждому
