Множество жизней Элоизы Старчайлд - Джон Айронмонгер
– Последние слова! – кричал кто-нибудь, и люди в толпе подхватывали клич. Хроникер, вооруженный гусиным пером, наклонялся к смертнику, чтобы записать фатальное изречение, а несколько мгновений спустя устройство сотрясалось, лезвие падало, толпа кричала, и палач поднимал окровавленную голову в воздух. Удар! Крик! Удар! Вопль! Жуткая механика ритуального убийства.
Долго ждать не пришлось. Четверо жандармов подняли ее и понесли, головой вперед, как корзину с виноградом, к гильотине. По толпе волной прокатились одобрительные возгласы.
– Элоиза Мария Монбельяр, – возвестил глашатай, зачитывая ее имя из списка. – Враг Республики.
На эшафоте Элоиза повернула голову в сторону и смотрела, как падает лезвие.
Желтое платье, которое она надела на свою казнь, когда-то идеально сидело на ее фигуре, в те дни, когда она была хозяйкой поместья и в большом зале устраивались балы, играли музыканты и танцевали богачи. Но в последние месяцы жизни Элоиза почти не ела. Платье висело на ее теле бесформенным мешком. Оно скрыло от медика то единственное, что он был обязан проверить.
Элоиза была на восьмом месяце беременности.
7
Катя
1968 год
– Монахиня, которая сняла тело Элоизы со скамьи гильотины, знала об этом, – сказала Катя. – Ей рассказала служанка, та самая хромоножка, которая причесывала Элоизу. Женщина вспорола живот Элоизы ножом, вытащила младенца наружу, и ребенок каким-то чудом выжил. Это была девочка. Ее отдали в женский монастырь в Кетиньи, где она и выросла. Ее назвали Марианной Мюзе.
– Марианна Мюзе. – В произношении Милана французское имя звучало инородно и незнакомо. – И она первая из вас… унаследовала воспоминания матери?
– Или вторая. – Катя обняла Милана за талию. – Не забывай о Сильвии. Когда казнили Элоизу, Сильвии Монбельяр было девять лет. Ее не арестовали вместе с Элоизой и Жаном Себастьеном, так что она вполне могла сбежать из Бона и найти мадам Форестьер. Кроме того, она знала, где в Боне находились конспиративные квартиры и, возможно, направилась туда. Не представляю, что с ней стало. В воспоминаниях Элоизы я не вижу никаких подсказок. Я думаю, Жан Себастьен позаботился обо всем, не вдаваясь в подробности при Элоизе, чтобы оградить ее от мучений. Вот и я ничего не знаю. Я много думаю о Сильвии. Мне известно, что она пережила революцию. Но я не знаю, унаследовала ли она воспоминания Элоизы. Знаю только, что я – потомок Марианны Мюзе, девочки, которую вытащили живой из обезглавленного трупа. Воспоминания Марианны у меня тоже есть. Хотя к ним я предпочитаю возвращаться как можно реже.
Парящий в вышине ястреб потерял интерес к влюбленной парочке на лугу. Он издал крик, описал в воздухе круг и улетел прочь, искать себе насест на дереве.
– Настанет день, – начал Милан, – и мы обязательно поедем во Францию. – В его голосе звучала непривычная уверенность. – Когда откроют границы, мы сможем отправиться на поиски семьи Сильвии.
– Было бы здорово, – отозвалась Катя, перейдя на шепот.
– Возможно, у нее тоже есть потомок, и она, совсем как ты, лежит сейчас на лугу где-то во Франции, смотрит в небо и думает о тебе. Я так отчетливо это вижу.
– Она красивая?
– Не то слово.
– У нее есть парень?
– Да, но он не очень хорош собой.
– Зато скромный. – Катя крепко прижала его к себе. До чего же спокойно она ощущала себя в его присутствии. – Мы никогда не уедем во Францию, – добавила она.
– Когда-нибудь уедем. Обязательно уедем. Может, Дубчек наконец откроет границы?
– Боюсь, у него нет ключей.
В ответ на это Милан улыбнулся.
– Мой брат говорит, что Запад препятствует свободному передвижению граждан советских республик, потому что они боятся шпионов.
– Думаешь, это правда?
– Конечно. – Милан отвернулся.
– Но ведь никто в это не верит, – тихо проговорила Катя через некоторое время. – Даже твой брат.
– А ты веришь?
Лучи летнего солнца слишком разморили их для такого тяжелого разговора. Катя закрыла глаза.
– Мне в голову пришла одна мысль, Милан. Вот прямо сейчас. И это отнюдь не самая приятная мысль.
– О чем ты? – не понял Милан и приподнялся на локтях.
– Если мы слишком сблизимся, – тихо начала Катя, – я могу стать опасна для тебя.
– Опасна? В каком смысле?
Ее глаза жарко сверкнули.
– Не знаю. Возможно, я просто слишком много думаю. Дедушка говорит, те, кто задает много вопросов, долго не живут.
– Тогда не задавай вопросов.
Как серьезно он смотрел на нее в эту минуту. Его очки были заляпаны грязью. Что он в них видел?
– Я слишком много знаю, – вздохнула Катя. Эти слова были сказаны так тихо, что Милан едва расслышал ее.
– Что, например?
Она снова вздохнула.
– Слишком много всего. – Слишком много того, что не положено знать пятнадцатилетней девушке. – Я знаю, каково это – танцевать на нью-йоркской сцене и слышать восхищенные возгласы зрителей. Я смотрела на Париж с Эйфелевой башни. Я каталась по Лондону в экипаже, запряженном шестеркой лошадей. Я обедала с королем Франции и кланялась королеве Англии. Однажды я подписала петицию, которая была направлена в лондонскую Палату лордов, с требованием предоставить женщинам избирательное право.
– И что? – спросил Милан. – Предоставили?
– В тот раз – нет. Но начало было положено. Я стояла на носу огромного корабля, бороздящего Атлантический океан. Я была в Вене и разговаривала с Зигмундом Фрейдом, я встречалась с реформисткой Гарриет Тейлор-Милль [14], и слушала лекцию Чарльза Дарвина о червях, и видела, как первый настоящий воздушный шар парит над парижскими крышами.
Катя протянула руку и сняла с него очки, осторожно высвободив дужки из-за ушей. Она принялась протирать стекла подолом своего платья.
– Я видела свободу, Милан. Понимаешь, что это значит? В Чехословакии идея свободы может быть очень опасна. – Она мягко водрузила очки обратно ему на нос. – Так лучше? – спросила она.
– Да, спасибо.
– Опасны не только мои сны, Милан. Я сама опасна. Иногда мне хочется выбежать на улицу и закричать: «Долой Хрущева, Долой Советы, Долой партию!»
– Это действительно было бы чревато, – согласился Милан.
– Можешь убежать от меня прямо сейчас, если хочешь. Если хочешь – беги, беги, и никогда не оглядывайся назад. Я не стану тебя винить, если ты так поступишь.
Подул легкий ветер, разгоняя волны по всему лугу.
– Я никогда тебя не оставлю, – сказал Милан.
– Не говори «никогда».
– Я никогда тебя не оставлю, – твердо повторил он. – Если ты выбежишь на улицу с призывами, я выбегу следом за тобой. Если ты сядешь в тюрьму, я тоже сяду.
Катя кивнула.
– А если расстрел?
– Пусть стреляют и в меня тоже.
Ветер угомонился так же быстро, как и налетел. Луг затих.
– Я не буду кричать «Долой Хрущева», – вздохнула Катя.
– А я
