Любимчик Эпохи - Катя Качур
Петька поддавал газу.
— Останови, боооольно! — визжала она, но отец ее не слышал.
Златка чувствовала, как трусики ее наполнились липкой жидкостью. Боль резала промежность и поднималась до желудка. Казалось, внутрь засунули бутылку с горючей смесью и подожгли.
— Стоооой! — молилась охрипшая рыжуля.
Петька решил похвастаться поворотами. Он разбивал дорожную пыль зигзагами, резко наклоняя мотоцикл то влево, то вправо. Златка начала терять сознание. Руки, вцепившиеся в Петьку, ослабли, перед глазами поплыли яркие круги, горло перехватило будто веревкой.
— Стой, батя! — бессильно прошептала она, и в этот момент ошеломленный Петька остановился.
Златка скатилась с мотоцикла в пыль и зашлась мучительной желчной рвотой. Юбка ее платья была залита ярко-алой кровью. Сиденье походило на место коровьей бойни.
— Вот черт! — Петька заметался, не понимая, что случилось и как теперь быть.
Он приподнял невесомую девочку с земли, она безжизненно повисла на его руках. Вдалеке послышался звук приближающегося грузовика. Петька задрожал, бросил дочь на дороге, вскочил на мотоцикл и с ревом скрылся, поднимая до небес плотные клубы пыли.
* * *
Златку привезла в деревню комсомольская бригада из того самого грузовика. Раз в год городские ребята разъезжали по сельской местности с концертами. Нюра, которой передали на руки окровавленную внучку, кричала в голос:
— Ну ей же всего восемь! Она ж еще даже не женщина!
Комсомольцы организовали врача из соседнего села. Пожилой фельдшер осмотрел девочку и развел руками:
— Это не изнасилование. Но плевра разорвана. Может, на лошади без седла неслась?
Златку помыли, влили в рот настойку крапивы — остановить кровь. Фельдшер дождался, пока девочка придет в сознание, и за полночь уехал.
— Кто тебя так, Золотулечка, — Зинка кружила над дочерью орлицей.
— Мотоцикл… Петр Петрович… который отец… Мой… Он сам сказал…
— Не взяткой, так пыткой эти сволочи нас выпотрошат, — процедила сквозь зубы Нюра, — и ведь точно знают, через какое место.
Златка долго болела. Ее безусловное счастье померкло, спряталось, вылилось кровью на пыльную дорогу возле пшеничного поля. Она больше не ходила гулять одна, не ездила на телеге с дедом Семеном. Прошла уборочная, после нашествия комбайнов поля стали стрижеными, как головы новобранцев. Наступил дождливый сентябрь. Мокрый Ярило уныло месил копытами чавкающую грязь и больше не останавливался в ожидании лучистой девочки. В его каштановых глазах под длинными ресницами застыло разочарование: солнце, так щедро обещавшее им покровительство, стало холодным, чужим и откровенно наплевало на золотистые колосья, на фею с золотыми веснушками и на него, златогривого коня, с таким трепетом готового тащить повозку из одного конца счастья в другой.
* * *
Во второй класс Златка пошла с опозданием. Ездить в школу нужно было в соседнее село, по осени из деревни детей еще как-то забирал облупленный автобус, а в сильные морозы о федотовских учениках просто забывали. Бабка и мать в свое время тоже учились в этой школе: Нюра — три года, Зинка — пять лет. После чего устраивались доярками в колхоз. В классах работали две учительницы — подвижницы из петербуржских благородных девиц, которые после революции юными уехали в глушь нести знания крестьянам. К Златкиному ученичеству им было уже за шестьдесят. Одна обучала грамоте и литературе, другая — счету и географии. Оценки как таковые школярам не ставились. Было только три статуса: остолоп, смышленый и умница. Нюра с Зинкой в свое время значились «остолопками». Златка оказалась смышленой. На пятом году обучения в колхоз приехала учительская бригада — проверить уровень знаний в деревнях и забрать подающих надежду в городской интернат для продолжения образования. Златка им приглянулась. Нужна была лишь расписка председателя колхоза. Мол, согласен, обязуюсь поддерживать ученицу молоком. Петр Петрович наотрез отказался.
— Образованные доярки мне не нужны, из этих дур все равно ничего не выйдет, — резюмировал он на собрании с комсомольцами, — лучше моего правнука Петьку возьмите в город. Я за него и весь интернат снабжу молоком.
Бабка с матерью выли от отчаяния. Им было совершенно понятно, для чего и для кого готовит он Златку. Нюра набралась храбрости и в последний вечер перед отъездом бригады кинулась в ноги главной учительнице-комсомолке Нине Ланской. Рассказала историю рода Корзинкиных в подробностях и деталях. Нина, чистая душа инженерных кровей, пришла в ужас от деревенской дикости. Она стукнула по столу кулаком и вскинула подбородок:
— В советское время не допустим произвола! Девочка поедет с нами. Оформим ей все документы в горкоме комсомола. Поторопитесь собрать ее к шести утра.
Собирать было нечего. У Златки имелось одно-единственное платье, тертые ботинки и старое, еще бабы-Нюрино пальто. Наутро возле комсомольского грузовика она стояла со всем своим приданым — накинутым на голову платком с красными цветами. Тем самым, в который ее завернули, благосклонно позволив жить. Нюра с Зинкой целовали ее по очереди и даже не утирали слез.
— Не возвращайся, Золотулечка, — говорили они наперебой, — что бы ни было, не возвращайся. Живи в городе, учись, бойся всех мужиков — от мала до велика, не повторяй нашей судьбы.
Златка, обхватив худенькими руками мать и бабку, рыдала:
— Мамичка, бабичка, родные… Я буду писать… Я стану учительшей и заберу вас с собой.
— Не пиши, не думай о нас, лучше забудь, отрежь, живи своей жизнью. И если кто заденет тебя плечом, бей с размаху, не думая. Больше нам и не надо ничего.
Грузовик мотался из стороны в сторону по разбитой дороге вдоль поля, пока не превратился в беззвучную точку. Нюра с Зинкой долго крестили вслед воздух, потом обнялись, обревелись и с разрывающей изнутри пустотой побрели домой.
* * *
Нина Ланская хотела как лучше. Она лично взялась за жизнь Златки в интернате и лично добилась того, чтобы деяния Петра Петровича и его отпрысков стали известны в горкоме КПСС. Председателя колхоза с позором сняли, придав делу максимальную огласку. Уголовного наказания удалось избежать, но вся цепочка Петек уехала куда-то под Архангельск, подальше от осуждения и молвы. В ночь их отъезда в Федотовке сгорел крайний дом. Пламя полыхало до небес, чудовищные крики изнутри слышала вся округа. Деревенские мужики пытались лопатами, вилами и баграми откупорить входную дверь, но она была не просто закрыта снаружи — заколочена мощными гвоздями-троетёсами, так же, как и все три окна. Пожар потушить не удалось, ветхий дом сгорел до фундамента. Не смогли обнаружить даже костей, ноябрьский ветер разметал пепел по окрестным полям. Работники колхоза «Знамя Ильича» еще несколько десятилетий пугали своих детей якобы «Федотовским миражом» — в самые яркие августовские закаты в небе над нескошенным полем
