Куда ведут дороги... - Шубхаш Мукерджи
Упен-бабу говорил, пристально глядя на Шоходеба, а Шоходеб внимательно его слушал — и ни тот, ни другой не заметили, как поразили Татию слова Упен-бабу о своей матери.
Повернувшись к Татии, Упен-бабу продолжал:
— Ты не сомневайся, Татия, я и двадцать лет назад сказал бы то же самое. И вот еще что: я повидал в жизни много, но, наверное, не обо всем, что видел, могу судить безошибочно. Однако опять-таки ошибки ошибкам рознь. Я сам живу так, будто плыву по незнакомой реке в лодке с шестом. Не знаю, понятно я сказал или нет. То есть продвигаюсь как бы на ощупь, попытка за попыткой. Зацепился шестом за дно — значит, хорошо, лодка плывет. Не зацепился — ладно, еще и еще раз попробую. Я ж не на службе. В моей работе нет отбоя. Никто мне не скажет: «Все, конец, садись и отдыхай!»
Большинство моих сверстников, друзей детства и юности — кроме тех, что подделали год своего рождения, — уже на пенсии. Некоторые в религию ударились, другие продолжают деньги зарабатывать, и многие из них ходят к гадалкам, чтобы те им по руке гадали, судьбу предсказывали. А я не верю, что можно предсказать будущее. Впрочем, даже если бы мне точно сказали, что кто-то умеет предугадывать будущее, я бы к такому человеку ни за что не пошел. Какая радость: узнать сегодня, что будет завтра! Не так ли, Татия?
— Неужели это вам совсем не интересно? — спросила Татия.
— Что за интерес — прежде смерти знать, когда умрешь?
Шоходебу пришлись по душе эти слова. Он воскликнул:
— Прекрасно сказано!
А Упен-бабу подхватил:
— Но дело не только в этом, Шоходеб. Можно ли предсказывать будущее или нет, мне гадание не нравится еще вот почему. — От возбуждения Упен-бабу поднялся и сел на полке, поджав под себя ноги. — Если обо всем, что будет, знать заранее, какой тогда интерес жить? Мы всегда спрашиваем: а что потом, что потом? Убери из жизни это «а что потом?», и в ней не останется никакой радости, никакого восторга. Ведь жизнь на каждом шагу поражает нас неожиданностями.
Ты на меня, Шоходеб, не обижайся, я вот что скажу. Вы все время кричите: «Ошибки! Недостатки!» К чему кричать? Ведь это только от машины можно требовать, чтобы она работала без погрешностей. А в человеке слиты воедино и недостатки и достоинства, сам ошибается, сам же и исправляет свои ошибки. Без ошибок разве было бы движение вперед? Разве знали бы мы, что такое радость открытия?
12
Длинный Гирджа посмотрел на часы — было почти десять. Вагон-ресторан, наверное, уже совсем опустел.
Ну и холод же сегодня! Понятное дело — такой ливень! Из пассажиров пока что никто не сошел. У официантов из вагона-ресторана сейчас много работы: носятся по вагонам с подносами. На подносах — в основном стаканы и бутылки с легкими напитками и содовой водой, иногда еще и лед. Легкие напитки — это, конечно, лишь для вида. У себя в купе пассажиры раскупоривают напитки покрепче. А официантам перепадают хорошие чаевые.
Гупта, наверное, диабетик: он по меньшей мере раза четыре вылезал из купе и ковылял в конец коридора. Ему, значит, и пить-то нельзя. Вот Раджу — этот, видать, мастер выпить. Всего раз вышел из купе — быстро туда, быстро обратно и ничуть не шатался. Крепкий мужик!
А геологи всей компанией ушли в вагон-ресторан. Чинно прошествовав по коридору, они легкими кивками и сдержанными улыбками приветствовали Длинного Гирджу. Кто бы поверил, что они так раскованно веселились в своем купе!
Для многих теперь веселье — в бутылке. Как только захотелось повеселиться, вытащил пробку — и порядок, сразу весело стало. Будто веселье — это какой-то стандартный продукт, который производят в массовом количестве на заводах и разливают по бутылкам. И очень жаль, что из-за этих мерзких пьяниц такая прекрасная вещь, как вино, пользуется плохой репутацией. А не то бы…
Впрочем, нет. Во время работы об этом и думать не стоит. Чуть дашь себе поблажку — и пиши пропало.
Кстати, он давно не был в кино. Хотя, с другой стороны, и смотреть-то теперь нечего. Есть всего два-три режиссера, которые делают приличные фильмы, а остальное все — чепуха. Мать Кальяни раньше была большой любительницей кино. Бывало, зовет его с собой, а он говорит: «Не хочу смотреть всякую чушь!» — и тогда она звала соседок и шла в кино с ними.
Какая веселая и жизнерадостная она была, а потом, после смерти Кальяни, вся сникла. У них уже не хватило смелости заполнить эту зияющую пустоту. Возраст не тот. Пусть лучше все остается, как есть. Время пройдет — и боль утихнет.
Длинный Гирджа попытался выглянуть наружу, чуть приоткрыв жалюзи на окне, но тут же снова опустил их: еще немного, и ветер сдул бы все его служебные бумаги. Ну и погода! Небо будто вовсе обезумело. Но, с другой стороны, хорошо, что такой дождь: земля совсем высохла. Теперь можно будет пахать. Пусть поля зазеленеют, а то на них давно уже и смотреть тоскливо.
Длинный Гирджа вдруг подумал про себя: «Если кто-нибудь меня спросит, куда я еду, я отвечу: «Я-то в Могул-сарай, а вот вся страна куда?»
И правда, иногда кажется, что страна движется неизвестно куда. Будто она села не в тот поезд. И самое страшное — нет такого контролера, который мог бы это обнаружить. Был бы хоть билет — тогда можно было бы узнать, куда надо ехать на самом деле. Но ведь и билета даже нет.
Длинный Гирджа усмехнулся. А если так: билетов нет, но контролеры есть — вот жилось бы тогда контролерам!
Вагон-ресторан, наверное, уже закрыли. Во всяком случае, все пассажиры из его вагона уже
