Плюшевая девочка - Юкка Бем
Глупости…
Магия исчезла. Это произошло быстро. Это произошло за пару шагов. Мы оба услышали звук их приближения. Сами отпустил меня, перестав бороться с жирным пятном. Если это было просто невинное занятие, почему он сразу перестал, когда мы больше не были наедине?
Я ощутила облегчение и разочарование одновременно.
Теперь можно спросить, что со мной не так.
Может, я в него немного влюбилась.
Если это можно так назвать. Может, он мне просто понравился. Его запах. Или еще что-то.
Наибольшее значение имело то, что Сами отпустил меня в ту же секунду, когда Мария вошла к нам босиком. Она тоже сняла обувь. Она прыгала, потому что иначе ее черные штанины волочились бы по полу. Они были как раз под каблуки.
«Все хорошо?» – спросила Мария весело. Ее голос был хриплым. Она пела под музыку.
Сами она сказала, что пора бы ехать. Она заплатила мне и поблагодарила за вечер и за то, что я пришла. Она сообщила, что заказала мне такси до дома.
И конечно, она снова меня обняла.
«Чудесно, что ты пришла».
XII
История Сантери и Лилы не увенчалась успехом. В конце концов, они недолго пробыли вместе. Иногда встречались, иногда нет, я не совсем понимала, что у них там происходит.
Их разрыв я заметила потому, что у Лилы снова появилось время на меня. Мы сидели в кафе, шлялись по торговому центру и слушали Two Dimensions, хотя их слащавые песни меня особо не зажигали. Мы все-таки собирались на их концерт, поэтому мне надо было бы выучить слова наизусть.
Лиле надо было срочно пойти поругаться с Сантери, а заодно и со всеми знакомыми парнями (не с Леоном, конечно). Она пришла к выводу, что больше ни один идиот не удостоится ее взгляда до конца жизни, она проведет ее одна, сосредоточенная на себе, она никакому кретину не позволит взять себя за руку.
Так она и раньше говорила. Ее решения длились один или два дня. Их было трудно соблюдать, потому что ей было не очень комфортно с самой собой.
В начале октября мама и папа отправились в Ниццу. Они были женаты ровнехонько двадцать лет и в честь этого события отправились путешествовать вдвоем, без детей – без этих злючек, этих отвлекающих факторов, голодных музейных нытиков, без скучающих в самолете негодников.
Двадцать лет. Вечность.
Они до этого были в Ницце в свадебном путешествии, поэтому выбор пал на этот же город. Я задумалась, какой медовый месяц ожидается в этот раз.
Охо-хо…
Летом мы никуда не ездили. Мы с Йооной стали слишком старыми для этого. По крайней мере, так считает мама.
Мы слишком выросли для того, чтобы наслаждаться видами из арендованной машины с кондиционером, мчащейся по шоссе. Мы больше не попрыгаем бомбочкой в бассейн, не подеремся за матрас или мяч. Не будем нарезать круги по вечерам, когда папа ищет подходящий ресторан (каждое чертово место надо обойти и прочитать выставленное меню перед тем, как родится важное решение), не будем выносить тишину, когда наша семья садится за столик ждать пасту карбонару, колу с ломтиком лимона и отвратно выглядящих морских гадов, но никто не знает, о чем говорить. Мы с Йооной больше не будем участниками игр-головоломок, с помощью которых нас иногда заставляли успокоиться перед едой.
Мы больше не будем позировать у шикарного дома или прибрежного бульвара, если мама хочет сделать фото. А ей хотелось щелкать на каждом углу и в разном свете: утром, днем и вечером.
Она больше нигде не трогала камеру и пальцем. Отпуск был исключением. Карты памяти наполнялись кадрами, которые никогда не печатались.
Мама паковала вещи, папа суетился. Папа переживал по тому поводу, что от него хотели ясности в том, какую одежду он с собой возьмет, а мама переживала, что ей приходится всем заниматься («абсолютно всем», – жаловалась она) и решать, наконец, за папу, что ему упаковать в чемодан.
Папа не cмог даже дезодорант положить в сумку с туалетными принадлежностями, зато погрузился в чтение подтверждений бронирования самолета и отеля, как будто это был приключенческий роман, а также не смог оторваться от путеводителя, взятого в библиотеке, хотя ему было велено принести маме завернутые в пакет сандалии.
Как с маленьким ребенком едешь, ворчала мама вполголоса.
Папа этого не услышал или притворился, что не услышал.
Папа вытащил чемодан из кладовки, после того, как его три раза попросили. Потом он принес еще один, который был более целесообразного размера. Третий, в котором работал замок. И четвертый, который и был тот, который хотела мама.
Он оставил их в гостиной рядом с горой одежды, так и не поняв, что мама хотела от него чего-то большего, чем просто приносить вещи по приказу.
Маме не нужна была обученная обезьяна, да еще и плохо обученная, судя по всему.
Папе нужно было, чтобы никто от него не ждал того, что он должен знать, хотя вслух об этом ему ничего не сообщили.
Кроме того, оказалось, что папе есть над чем поразмышлять. Он стал искать отпускное чтиво. Он застыл у книжной полки на долгое время и никак не мог придумать, какие книги взять с собой. Очевидно, он думал про то, сколько будет весить гора книг и считал, сколько страниц в день он может примерно прочитывать, чтобы не брать слишком много, но и не слишком мало.
Когда папа хочет, он может абсолютно ничего не соображать.
Он никогда не помнит про дни рождения. Когда я говорю никогда, я действительно имею в виду никогда.
Даже про свой.
Не говоря уж о какой-то годовщине свадьбы.
Именины – это вообще сплошное удивление.
Нет, какой-нибудь день памяти Эйно Лейно[14] и народный день ветеранов он назовет только по той причине, что его кто-нибудь спросит, почему флаги опять подняли.
Я задумалась, сколько эти путешественники выдержат смотреть друг на друга целую неделю в одном гостиничном номере. У них не будет никакой возможности сбежать, как дома, разве только что у папы будет с собой книга. Это если он сделает мучительный выбор, которую из них взять с собой, но именно сейчас было видно, что тяжко, очень тяжко. Папа не сдвинулся ни на миллиметр.
Я уже видела,
