Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов
– Между прочим, именно эти капсулы, недоступные для манипуляции, а её как раз производящие, по большей части и становятся источником отрицания манипуляции как таковой. – Тарарам разлил в рюмки водку – аккуратно, под край.
7
– Что-то я не понимаю… – Настя покусывала фисташковое мороженое в вафельном стаканчике.
– Да? – отозвался с готовностью Егор.
– У нас роман или масонский заговор?
– У нас роман. Плюс заговор. Только совсем другой, не масонский.
– А какой ещё бывает?
– Контрзаговор. Заговор с целью возврата реальности и обретения смысла.
– И что случится, когда мы обретём смысл?
– Жизнь станет достойна собственного имени – мы будем гневаться соразмерно своей силе, почуем в горле сладкий зуд, как соловьи в мае, и наша любовь раскалится до золотого каления.
Глава 4. Бог театра
1
Жучок был такой маленький, что, упав на раскрытую книгу, потерялся в буквах.
Книгу Катеньке подсунул Тарарам – размышления композитора Рихарда Вагнера о значении, духовной мощи и красоте греческой трагедии. Чтение шло туго – Катенька была человеком действия, и продавцы слов, если они расфасовывали свой товар в крупную тару, наводили на неё уныние и скуку. То ли дело книжки её детства, наполненные цветной, прозрачной, хрупкой прозой, напоминающей коллекцию засушенных стрекоз… Впрочем, следовало отдать должное Вагнеру – его размышления, в отличие от размышлений философа Артура Шопенгауэра на тему той же греческой трагедии, также рекомендованных Ромой для ознакомления, занимали не очень много места в пространстве.
Где-то далеко, в лесу, гадала кукушка. Деревья застыли в свободных позах; зато в небе, под самым куполом, яростно гнал редкие белые хлопья облаков ветер родного и страшного мира. Предварительно встряхнув книгу, чтобы не похоронить в ней букашку, Катенька захлопнула томик и со второй попытки выбралась из подвешенного между двумя берёзами гамака. Яркий солнечный луч, пробившись сквозь июньскую листву, метко ударил ей в глаз, ослепил и заставил зажмуриться. Судя по положению светила относительно вознёсшейся у сарая сосны, было ещё довольно рано, часов девять – и что ей, Офелии, не спится?
Тугие ершистые шишки с робким хрустом пружинили под ногами. На солнце уже припекало, но осину у калитки бил озноб. Легко поднявшись на крыльцо, Катенька проникла на веранду. Вчера в открытое окно сюда набились бабочки – штук пять павлиньих глаз сидели сейчас на кружевных занавесках, открывая и захлопывая, как рекламный туристический буклет райского сада, свои чудесные странички, в стекло билась скромная боярышница, а парочка крапивниц облюбовала плетёную корзинку-хлебницу.
В доме было тихо. Ступени деревянной лестницы чуть поскрипывали – не зловеще, предательски, глумливо, как в старом замке, полном привидений и кровожадных маньяков, а деликатно, извинительно, по-мышиному, как в домике-прянике, населённом добрыми зверушками. На втором этаже Катенька, прошлёпав по коридору, заглянула в спальню, которую покинула минут сорок назад, – окно по-прежнему занавешено, сумрак, лишь букет белой сирени в вазе на столике освещал комнату. Тарарам, лёжа на спине и слегка посапывая, беззаботно спал. Впрочем, нет. Совсем не беззаботно – обстоятельства его утреннего сна сначала вызвали в вуайеристке Катеньке стыдливое любопытство, потом томительный соблазн, потом обжигающую ревность… Простыня, которой был укрыт Тарарам, вздымалась над его пахом, как японская гора Фудзияма.
Что за новости? Ревность распаляла Катеньку необыкновенно – делить Рому с каким-то дьявольским суккубом? Ну уж нет! Не дождётесь! Сбросив на пол сарафан и трусики, Катенька вступила в битву за своего мужчину. Простыня, спарусив и ненадолго зависнув в воздухе, отлетела в сторону. Зрелище вознесённого к потолку обелиска было столь великолепным, что глазам Катеньки сделалось жарко.
Тарарам проснулся, когда Катенька, решительно оседлав его, с лицом неподвижным и страшным, как античная маска, уже двигалась по сложной траектории – вверх, вниз, потом какой-то немыслимый ввинчивающийся штопор, вверх, вниз и… опять штопор. Всё шире и шире раздвигая бёдра, Катенька, словно в забытьи, старалась нанизаться на предназначенную суккубу тычинку до конца, до трепещущей диафрагмы, до перламутровых альвеол, докуда хватит… Наконец, едва не порвавшись, она закинула голову назад, а затем с криком рухнула Роме на грудь. В этот момент Тарарам тоже разрядился.
Чуть помедлив для полноты ощущений, Катенька приподнялась и с мокрым хлопком выпустила Рому на волю.
– Доброе утро, каменный мужик, – сказала она, валясь на бок.
Тарарам поёрзал спиной по жёсткому матрасу.
– Подумать только, – хрипловато, ещё не восстановив дыхание, изрёк он, – теперь люди рождаются и умирают, так и не узнав за всю жизнь, что значит утонуть в перине.
2
Родители Катеньки отдыхали на Мальте, так что дача на всю вторую половину июня оказалась в полном её распоряжении. Грех было этим не воспользоваться. Катенька воспользовалась. Восемь дней не без труда собранная труппа вдохновенно репетировала здесь грядущее представление. Теперь в общих чертах спектакль уже прорисовывался. Вчера комедианты-гладиаторы шумной толпой уехали в СПб, только Катенька и Тарарам, гостивший в доме как личный друг хозяйки и теоретик реального театра, остались тут, решив устроить себе тихий выходной. Все эти восемь дней Тарарам, пришпорив «самурая», летел с утра в «Незабудку», но в начале седьмого уже опять закатывал машину в ворота, благо дача была неподалёку – в Токсово. Сегодня Рома взял в цветочном тресте отгул.
Актёров в труппу набирали с бору по сосенке. Наличия профессиональных навыков у претендентов Катенька, как играющий режиссёр, не требовала – довольно было желания блистать и готовности пролить кровь на миру или как минимум просто пройти по сцене, точно по полю боя, где чувства всегда наружу и нет места жизни понарошку.
Троих – двух пареньков и девицу – нашли в клубе «Point» на поэтическом шабаше. Юноши, попеременно овладевая микрофоном, отважно матерились, кое-как укладывая не слишком виртуозные обсцениумы в поэтические метры. Девица не выступала, но, судя по решительной критике то и дело дребезжащих под сводами зальчика рифм типа солнце – оконце и брат – двоюродный брат, тоже в минуты вдохновения записывала слова в столбик. По крайней мере, было ясно – эти на подмостках не впадут в ступор. И то дело.
Ещё двоих Тарарам рекрутировал на странном вернисаже, куда отвозил заказанную в «Незабудке» корзину с флористическим шедевром, сооружённым из идеальных, так что на вид они казались пластмассовыми, и совершенно не пахнущих (вся жизненная мощь ушла на внешнюю прелесть) калл, лилий и гербер с добавлением пучков какой-то гибкой травки. На вернисаже, через десять минут после произнесения кратких торжественных речей, художники принялись швырять в зрителей
