До ее встречи со мной - Джулиан Патрик Барнс
Индия безопасна. Южная Америка безопасна. Япония и Китай безопасны. Африка безопасна. Европа и Северная Америка небезопасны. Когда в новостях по телевизору рассказывали что-нибудь про Европу или США, он иногда обнаруживал, что мысли его уносятся вдаль. Читая утреннюю газету, он часто пролистывал небезопасные области мира, но, поскольку на чтение он по-прежнему отводил столько же времени, сколько раньше, он постепенно стал знать об Индии и Африке гораздо больше, чем ему было нужно, даже больше, чем, собственно, хотел. Без каких-либо серьезных намерений он стал прекрасно разбираться в тонкостях индийской политики. Он также много узнал про Японию. В факультетской комнате отдыха он вдруг обернулся к Бейли, неухоженному геронтологу, который забрел туда по ошибке, и сказал:
– А ты знал, что аэропорт Нарита потерял шестнадцать миллионов фунтов за первые четыре месяца работы?
На что Бейли заинтересованно ответил:
– Уже мужская менопауза наступила?
Днем, когда он был в доме один, Грэм все чаще ловил себя на том, что ищет свидетельства. Иногда он не был вполне уверен, что именно является свидетельством; иногда, в ходе разысканий, задумывался, не испытывает ли он тайную радость, находя доказательства, которых он якобы боится, которые ненавидит. В результате этих целенаправленных поисков он заново познакомился со всеми пожитками Энн, только теперь он видел их в ином, более мрачном свете.
Он открыл ящик орехового дерева, в котором она хранила иностранные монеты. Внутри он был разделен на двенадцать квадратных отсеков, выложенных лиловым бархатом. Грэм пригляделся к оставшейся валюте. Лиры означали Бенни, или того, другого мужика, или – приходится признать – его и их пять дней в Венеции после свадьбы. Пяти- и двадцатипятицентовые монеты, как и серебряный доллар, означали Лаймана. Франки означали Фила или этого типа с джипом – Джеда, или как там он себя именовал. Марки означали – ну хватит уже. А это, подумал Грэм, подобрав большую серебряную монету, как насчет этого? Он прочитал надпись вдоль обода: «R.IMP.HU.BO.REG.M.THERESIA.D.G». Потом на другой стороне: «ARCHID.AUSTR.DUX.BURG.CO.TY.1780.X». Он улыбнулся сам себе. Крона Марии-Терезии. По крайней мере там ничего не было.
Он поиграл в ту же игру с ее плетеной корзинкой, заполненной картонными книжечками спичек. Она не курила, но собирала спички из ресторанов, гостиниц, клубов – всех мест, где их раздавали. Единственная проблема, с которой он столкнулся, роясь в следах беззаботных коктейлей и нетрезвых ужинов, в бесконечных десятках совершенно безгрэмных ситуаций, – это понять, действительно ли Энн была в тех местах, чью бесплатную рекламу он сейчас разгребал. Друзья знали о ее коллекции и отслеживали особенно броские или редкие экземпляры, которые можно было добавить в ее корзину. Грэм даже побуждал их к этому. И как же сориентироваться? Смысла ревновать нет, если ты не уверен; по крайней мере, так казалось Грэму.
Эта неопределенность его разозлила, и он обратился к книжным полкам Энн в поисках книг, которые она вряд ли купила бы себе сама. Некоторые из них уже были идентифицированы как подарки от ее прежних спутников. Он вытащил их, просто чтобы вспомнить, и прочитал дарственные надписи: «моей…», «с любовью от» «с любовью и нежностью от», «с любовью и поцелуями от», «ххх от». Господи, какая тоскливая компания, подумал Грэм; могли бы воспользоваться готовыми бирками, если больше им нечего сказать. Потом он вытащил ее экземпляр «Горменгаста»[16]. «Моей маленькой курочке, которая всегда помнит, где искать яички». Чертов Джед – да, Джед его звали, как подтверждала тоненькая роспись очень неплохо образованного орангутана; тип с джипом. Ну что ж, этого следовало ожидать. Он из тех, кто может подарить «Горменгаста». По крайней мере, судя по закладке, она не продвинулась дальше тридцатой страницы. И правильно. «Горменгаст», презрительно сказал он себе. И Джед. Что там Энн как-то раз сказала про него? «Это был короткий терапевтический роман». Терапевтический? Ну что ж, наверное, это он может понять. И короткий: это его радовало, и не только по очевидной причине. Он бы не хотел, чтобы дом был заполнен еще и собраниями сочинений Толкина и Ричарда Адамса[17].
Грэм начал играть сам с собой в игру вроде «Раздень Джека»[18]. Надо было найти на полках Энн книги, которые ей подарили. Если за четыре попытки он ни одной такой книги не находил, он проигрывал раунд. Если находил ее с четвертой попытки, у него появлялся еще один шанс; если со второй – ему добавляли два хода, так что в следующем раунде у него получалось шесть попыток.
Почти не жульничая, он смог продолжать эту игру примерно двадцать минут, хотя к этому времени удовольствие от поиска все менее и менее удовлетворительно заглушало печаль от победы. Сидя на полу и глядя на стопку книг, которая представляла собой набор его побед, он ощущал приближение безысходной грусти. Сверху лежал «Конец романа»[19]. «Не думай обо мне с досадой. Это была прекрасная история. Со временем ты тоже поймешь. Получилось почти слишком хорошо. М.». Ха – Майкл. Ровно та высокомерная дребедень, какую он и должен был написать. Получилось почти слишком хорошо. Имел он в виду вот что – «Почему ты не вела себя мерзко, чтобы я мог тебя бросить без чувства вины?». Майкл, красивый атлетический тип с привлекательной – так уверяла его Энн – манерой покачивать головой и застенчиво подмигивать. Так описывала его Энн. Для себя Грэм решил, что это тип, у которого тик.
Это его опечалило. Это вызвало у него беспредметную злость и заставило испытать приступ жалости к себе, но главным образом просто опечалило. Возможно, сейчас имело смысл попробовать одно из снадобий Джека. Конечно, он к Джеку ходил не за снадобьями, не совсем. Это же безобидное средство. По крайней мере, так кажется. И Энн не будет дома еще как минимум полтора часа.
Грэм отправился в свой кабинет со смутным чувством, что он над собой издевается. Помимо прочего, то, что его кабинет оказывался единственным безопасным местом в доме, – это какая-то глупость. Он вытащил ящик своей
