Шлейф - Елена Григорьевна Макарова
«К середине дня весь Петроград был объят революцией, везде в городе слышалась стрельба, горели полицейские участки, из тюрем выпускали заключенных. Время подходило к вечеру, толпа у ворот Таврического дворца начинала уставать и замерзать, солдаты, не евшие с самого утра, начинали представлять собой никому не подконтрольную массу. Наступал критический момент революции, когда она либо побеждает, либо превращается в бунт, которому уготовано самоистребление. И в эту самую серьезную минуту исход восстания решил Федор Линде. Инстинктом бойца и вождя он понял опасность и всю свою пламенную энергию воплотил в команду, властный окрик и приказ. Короткой речью были спаяны разрозненные группы. Наметилась первая военная уличная организация, оторванная от прежних административных центров и подчиненная новому революционному началу. Появились караулы, дозоры, пикеты, вестовые. Нашлись начальники и командиры. Военное обучение пошло впрок. Федор Линде, еще никому не известный солдат, никем не поставленный и не уполномоченный, закрепил в эту первую решительную ночь поле битвы за революцией. И пока в Таврическом дворце создавался Совет рабочих депутатов, он носился по городу на своем грузовике, проникал в отдаленные воинские пункты, доканчивая победу восстания, рассеивал последние сомнения, где убеждал, а где действовал силой. Был сам одновременно штабом, офицером и солдатом, словом, творил историю этого неуловимого мгновения, которое нельзя предвидеть и нельзя заблаговременно подготовить.
По свершении революции скоро наступила смута. Действенная натура Линде, наивная по части политических выводов и хитросплетений, подсказала ему решение, как всегда, смелое и рискованное — сделать то, о чем много говорят другие, т. е. выступить во главе петроградского гарнизона с протестом против вредной политики Временного правительства и, в частности, сбросить Милюкова. Так были подготовлены „апрельские дни“, связанные в истории Февральской революции с именем Федора Линде и повлекшие за собой первый серьезный правительственный кризис…»
Смс от Арона:
«Велела записывать кейсы, получай!
Юную туристку из Тулузы занесло в Назарет. Она отбилась от группы, пошла куда глаза глядят и у нижней церкви повстречала мужчину благородной наружности, из тех, что вызывают доверие. Он представился местным гидом и сказал, что покажет ей пещеру первых христиан, куда не водят туристов. Это недалеко. Действительно, за церковью оказался закоулок, который вел к пещере. Под землей было холодно и темно. Он зажег свечку, и пещера просветлела. «Тут прятались от гонений первые христиане, — объяснил он ей, указывая вверх. — Видите отверстие? Там находился резервуар, куда поступала дождевая вода». Ее бросило в жар. Она расстегнула пуговицы на кофте, и Иисус вошел в ее сердце. Первое чудо, которое Он сотворил — уберег надругательства. Ибо, прельстившись обнаженной грудью, мужчина благородной наружности распустил руки. Иисус же застегнул пуговицы на ее кофточке, вывел из пещеры и довел до церкви, где она пала в ноги нарядному служителю. Тот велел идти и не грешить. К нам ее доставили в прикиде Марии Магдалины: светлые кудри барашком спрятаны под черным платком, глаза устремлены в потолок».
— Ты говорил, что у тебя две Магдалины в палате… Кто же вторая?
— Перезвоню. Аврал.
И у нее аврал.
* * *Полковой комитет в срочном порядке отправляет Линде комиссаром на фронт.
Организованная им военная демонстрация сочтена «недоразумением».
Линде отнесся к «комиссарской» перспективе с энтузиазмом.
«Иной совершенно план пленил его действенную натуру. Зажечь пламенными речами войска, преодолеть сопротивление австро-германцев, перешагнуть с армией через границу, понести в Европу на знаменах и штыках лозунги русской демократии. И, таким образом, торжествовать победу русской революции. В этом плане были элементы бонапартизма и якобинства — два начала, которые обычно сочетаются в богато одаренной индивидуальности.
А момент был действительно критический… Армия грозила утопить страну и революцию в волнах беспорядка и анархии. Власть теряла авторитет. Отданные приказы оставались безнаказанно неисполненными. Ни одна военная операция не могла быть задумана, тем более выполнена, так как не было уверенности, что ее доведут до конца. Железнодорожный транспорт разрушался на глазах — солдаты, покидающие фронт, брали с бою поезда, заставляли под угрозой смерти менять направление, перегружали вагоны, ломали двери, окна, крыши, словом, ценой варварского опустошения производили стихийную демобилизацию. В тылу шла безудержная агитация сторонников немедленного мира и новой социальной революции, которая должна империалистическую войну перевести в войну гражданскую. Законность и право отступали под напором социальной стихии.
Все чаще и чаще повторялись случаи отвратительных самосудов, когда дикость нравов состязалась с изощренной жестокостью. Поколеблены были все устои, все правила… Вожди теряли популярность, испытанные лозунги выцветали, программы раздражали своей неопределенностью.
На фронте целые дивизии отказывались выступать, и командный состав чувствовал себя окруженным враждебной солдатской массой; офицер, который бросался первым в атаку, падал мертвым от выстрела в затылок. Одни части занимались разоружением других.
В обстановке такого развала власти и армии очутился Федор Линде на фронте».
* * *Ночной Иерусалим мерцает, смаргивает попавшие в глаза соринки.
В вывернутом наизнанку городе не выстроишь ни прямой, ни обратной перспективы. Его выпукло-вогнутое пространство многомерно — оно и провинция, и пуп земли, трудно отсюда разглядеть происходящее там. К утру слипаются глаза, сквозь щелки век видится голубое небо с дымкой на горизонте и мягкая линия гор.
Плоский Луцк, где был расположен штаб армии, не вписывается в картину.
Впрочем, и Линде не вписывается в
